В ледяных просторах
Шрифт:
Наконец он заметил, что медведи мотаются над ямкой в снегу, как будто что-то зарывая. При приближении Лебедева и понятых проказники удрали. При внимательном осмотре ямы на самом дне ее оказался термометр — к счастию неповрежденный. При докладе о покраже Лебедев настаивал:
— Я не могу отвечать за целость инструментов, пока эти любознательные господа гуляют на воле!
Бедняги не чувствуют, что на их свободу готовится покушение: при первой же подобной проказе их посадят на цепь.
9 ноября. Вчера по случаю именин Павлова — за столом очень аппетитные пирожки. Начинка их подозрительна: не то моржатина, не то собачина. Особенно углубляться в исследования в этот раз никто не стал — мяса давно не ели. Два новых больных с болезнью десен — Кизино и Пищухин. Штурман, отказавшись от солонины, чувствует себя бодрее. Десны его крепнут. Стоят хорошие погоды. Небо ясно, холод умеренный.
12 ноября. Проходят дни и недели монотонные, темные. Морозные тихие дни чередуются с бурями и небольшими оттепелями. Были лунные ночи, теперь полная темнота. И столь же монотонной и тягучей кажется жизнь, хотя работы всем по горло. Наш быт усложнился заботами, которых не знали раньше. Нужно следить за экономным расходованием топлива, — теперь жгутся остатки кладовой, принимаемся разбирать грузовую палубу. Одолевает сырость, — нужно держать свое помещение сухим. Пообносилась одежда, — изобретаем способы починки ее и обуви. Коноплев смастерил на днях веретено и прялку, теперь, очистив куделю, взятую для конопатки, ловко сучит нитки на дратву. Геолог из подкладки, пожертвованной кинооператором от футляра, мастерит новые рукавицы. Кожа пойдет на подошвы. Художник, засучив рукава, мнет тюленью шкуру, предварительно обработав ее щелочами, — опыт выработки шкур для широкого производства обуви. Открыли кузницу, чтоб вовремя заготовить побольше кирок: они пригодятся, когда настанет пора освобождать «Фоку». Возводится по проекту архитектора Лебедь-Лебединского роскошный снежный дворец — чудо полярной архитектуры.
22 ноября. После бури вскрылась полынья. Со стороны ее подходил медведь. Пустотный и Шестаков, заслышав лай, выбежали с ружьями. Навстречу охотникам скатились с горы наши медведи, завидевшие своего родича. Звереныши целый день в возбуждении. Становятся на дыбы, лазят на айсберг и тоскливо стонут и охают.
27 ноября. Лунные дни. Отрадно видеть над этой темной землей хоть призрак света. Идешь во мраке… Вдруг замечаешь: небо с одной стороны закраснелось. Новый свет начинает спорить со слабым отблеском сияния, пересиливает, и вдруг за гранью ледяного покрова блеснет искорка народившегося месяца. Все переменится. Все озарится розовым светом. Очертятся края застрюг и ледяной коры на камнях. Все станет жизненней, приемлемей.
Опять тишина, с ней тихие продуманные мысли.
Итак, наше гнездо здесь противопоставлено природе. Словно много поколений назад мы боремся с ней небольшою семьей. С нашей стороны — победы предыдущих поколений, с ее — сугубая жестокость, ее собачьи, голые законы и непобедимое равнодушие. Мы так далеки от краев, где непосредственную борьбу с природой заменили орудия и машины, где эта борьба почти не чувствуется! Здесь каждую минуту помнишь о могуществе врага, ценишь всякое ничтожное орудие, радуешься малейшей победе и учишься в поражениях.
Да, пред нами обнаженная жизнь почти первобытных людей. Мы еще сохранили многое из орудий, которые дали нам предыдущие поколения людские, но, может случиться, останемся с голыми руками. Мы ездим на собаках, но главная надежда на собственные ноги. Едим запасы, добытые чужими руками, но если хотим верной победы в борьбе за жизнь, пищу нужно уметь при нужде добыть голыми руками. И даже в наши стремления грубо вторгается первобытная жизнь. Она говорит: мне не нужны твои стремления, а нужен ты, живой. Я веду тебя к нужным мне целям.
И вот, во многом мы боремся уже по-первобытному. Мы стараемся не забыть целей, поставленных раньше. Однако нужно сильно обманывать себя, чтоб здесь, пред лицом тишины и звезд, не поставить себе одного вопроса: не призрачны ли в самом деле наши цели, не случайны ли они, как сочетание кристаллов льда, сложившихся в подобие реального предмета. Люди, собаки, медведи, все гнездо жизни, здесь — только проталина в пустыне, мельчайший осколочек жизни. Но та жизнь, пышная и расточительная настолько, что в струях ее, сталкивающихся между собой, не чувствуется общего течения— вся жизнь мира — куда стремится она? Здесь мы имеем пред глазами малый осколочек, слабую струйку. Сущность ее ясна, не запутана… и тем яснее встает вопрос: куда?
Сегодня вышел прогуляться. У судна бродил механик Зандер.
— Куда вы? — спрашивает.
— Думаю до глетчера прогуляться.
Мы пошли вместе. Мой спутник жаловался, что болезнь сильно беспокоит его. После прогулок он чувствует облегчение, но ходить-то не легко: мешает боль в колене. К тому же, совсем не умея стрелять, он чувствует себя во тьме особенно беспомощным: «кабы михулька не поймал».
29 ноября. По настоянию Седова питание улучшено: едим бульон и винегреты из сушеных овощей. За несколько дней такое питание оказало благотворное действие. Только Инютин плох. Сегодня снаряжал его гулять. Вид больного нехорош: опухшее лицо, багрово-синие мешки под глазами, полураскрытые губы обнажают клочки кровавых десен и почерневшие зубы. Изо рта тяжелый трупный запах. Это настоящая цинга.
— Расскажи мне, Пан, почему ты всегда весел? Ты не силач, но хвост твой всегда завернут тугим крючком. Если скучно, ты тявкаешь, гоняясь за собственным хвостом. После голода, побоев или мороза — быстро забываешь о беде. Баззаботность твоя изумительна. Наверное ты большой мудрец; расскажи-ка мне о собачьем веселом законе.
Пан повертывает живую головку, перестает улыбаться и вслушивается. Черные ушки с отметинками настораживаются. Пан показывает розовый белок у темного глаза и ждет конца речи, потом тявкает и неожиданно ловко целует меня в самые усы».
Сидеть сложа руки, когда на судне несколько больных, нельзя. Нужно что-нибудь предпринять — иначе все дело развалится. Единственное средство от цинги, особенно в первом периоде ее — свежее мясо. В трюме лежали горы моржового мяса, но мы не могли поручиться, что оно свежо: при торопливом отходе с мыса Флоры — в то время как приближались льды — моржей свалили в теплый трюм. В промежуток времени пока мы плыли до бухты Тихой — мясо тронулось гниением. Оно было еще хорошо для собак и медведей, но для цинготных такое мясо не лучше солонины.
Нельзя ли промыслить медведя? Из описаний зимовавших на этой земле мы знали, что медведи всю зиму бродят у открытой воды. Нет ли поблизости свободного моря? Нужно добыть хотя бы одного медведя, — тогда мы захватим болезни в самом начале.
Посоветовавшись, Седов и я решили сделать попытку дойти до открытого моря или полыньи и поискать берлог на южном берегу острова Хукера.
Утром 2 декабря мы вышли к югу. Стояла хорошая погода с морозцем градусов в 20. Полная луна часто выходила из облаков, помогая находить правильный путь. Луна спряталась, когда мы огибали южный мыс о. Хукера. Потом тучи рассеялись, и мы увидали большие полыньи в проливе Де-Бруине. Южная сторона горизонта даже при луне казалась более темной: можно было предположить, что полынья соединяется с большим пространством открытой воды на юге. Пройдя еще километров пять, недалеко от полыньи мы заметили след большого медведя, настолько свежий, что бороздки, проведенные волосками лапы, еще не стерлись. На некотором расстоянии встретились еще два следа — более старых. Мы решили расположиться лагерем на медвежьей тропе и подождать, не подойдет ли медведь к палатке.