В мире фантастики и приключений. Белый камень Эрдени
Шрифт:
— Была, — спокойно перебила она. — Мало ли что можно сказать под влиянием порыва. Но ведь ты отлично знаешь — был Павел Сергеевич. Был ребенок, которого я погубила.
— Ребенок? Какой ребенок? — Он похолодел. — Я не слышал…
— Ты многого не слышал и не знал, Мишенька. Вернее, не хотел знать. Ты, Мишенька, как страус — голову под крыло спрятал.
— Но ребенок, — беспомощно бормотал он. — Могла бы рассказать…
— Значит, не могла. Никому не рассказывала. Была дочь, которую я бросила на полуглухую бабку — тетку мужа. Была бы я настоящей матерью, растила бы ее сама она бы не погибла
— Боже мой, я же не знал… Давно?
— Еще до Виталия. И Виталий Селезнев был. О нем-то ты прекрасно знаешь. Куда я, по-твоему, все это дену? И эти двенадцать лет между нами…
— Нет! Это запрещенный прием. Ты… такая молодая, гораздо моложе меня. Ну, забудь это.
— Да как же забыть, Мишенька? Может, я не всегда об этом говорю, но всегда помню. Всегда.
— Сейчас я тебя обниму, и ты снова забудешь!
Он с силой оторвался от пола, протянул к ней обе руки, она усмехнулась, и руки его будто наткнулись на невидимое препятствие. Она оказалась огорожена невидимым забором.
— Убедился? — спросила она строго, точно нашкодившего школьника. — Двенадцать лет. Это они между нами. Ты о них мог не думать, потому что молодой, за спиной у тебя еще нет никого. Разве что мама, которая считает меня похитительницей младенцев и в парторганизацию чуть не написала.
— Но не написала! Я отговорил. К чему вспоминать?
— Так, между прочим. Так о чем я? Да, воспоминании у тебя нет. А я всегда, в самые блаженные минуты с тобой помнила; мне исполнилось двенадцать, а ты родился.
Я знала уже основы алгебры и физики, не только по-русски, но и по-английски чуть-чуть говорила — а ты «мама» сказать не мог. Я влюбилась в Кольку Журавлева, а тебя в колясочке возили! Я кончила университет, а ты-детский сад. Я вышла замуж и родила ребенка, а ты приклеивал учителя черчения к стулу — помнишь, ты рассказывал?
Он смотрел умоляюще:
— Зачем это вспоминать? Так давно… А потом… Настал момент, разница сгладилась, разве ты забыла, как я обнимал тебя этими руками? Этими губами целовал тебя?
— Я ничего не забыла, Мишенька. И двенадцать лет тоже. И знала — встанут они между нами. Взрыв был неизбежен. Убедился.? Не надо было нам вместе приезжать на биостанцию.
— Но почему? Ведь наши пси-лучи…
— Да, многие характеристики совпадают. Но разница в возрасте… Она должна была дать фазовый сдвиг. Во времени возможно расхождение биоритмов по фазе. Приезжать вдвоем — какая ошибка!
— Не ошибка! Ерунду ты говоришь. Какое еще расхождение биоритмов? Всегда можно найти выход, даже если ты права!
— Найди! Ну?
Злая насмешка в глазах приводила в отчаяние. Вместе можно бы придумать все, что угодно. Но раз она не хочет… Да еще силовое поле к ней не пускает. Протянутая рука натыкается на стену. А она все смеется, смеется, невесело, торжествующе, жутко…
— Миша! Миша! Очнитесь! Что с вами?
Он открыл глаза и в недоумении огляделся. Он сидит на серых ноздреватых плитах тротуара, прислонившись к греющей стене…
— Вставайте! — Настойчивый голос не давал снова отдаться грезе.
Над Мишей склонилось лицо Павла Сергеевича. Добрые серые глаза, утонувшие в лохмах беспорядочных седых бровей, волосы с едва заметной проседью,
— Он ведь добрый, только зануда ужасный! И меня не донимает.
Мпша старательно не заметил услужливо протянутой руки и оперся о стену. Снова окутало тепло — нет, не бездушное тепло нагревательных приборов и не ровное тепло солнечных лучей, скопившееся на поверхности за несколько часов ясного утра. Будто Миша провел ладонью по теплой коже живого существа. Ровные биотоки или пульсация живой крови. Он наконец поднялся на ноги. Ноздреватые тротуарные плиты недавно, кажется, были засыпаны снегом. А небо затягивали тяжелые сизые тучи — они словно растаяли без следа. Совершенно светло, небо синее, как в то утро, когда он бродил по степи.
В то утро… В какое? Ах да, после аварии. Неужели только сегодня? Он бродил по степи и вдруг услышал грохот и увидел в стороне биостанции на-фоне густого черного дыма крохотную черную молнию, рванувшуюся к небу. Он успел хорошо разглядеть необычный ее рисунок, она была такая белая на черном фоне дыма: ветвистое деревцо без листьев, изогнувшееся как бы под сильным ветром.
Миша кинулся к биостанции. На месте каменного здания лаборатории он увидел большую черную яму в земле.
По краям факелами догорали коттеджи служащих. И ни души… От лаборанта Сережи, который тоже примчался из степи, Миша узнал, что она уехала в поселок за почтой. Машина ушла с биостанции за полчаса до катастрофы. Попутки уже не ходили, все пять километров Миша с Сережей пробирались пешком. На подходе к поселку их остановил патруль. Начальник патруля объяснил, что утром на почту приехала сотрудница биостанции спустя минуту после взрыва. Предупредила, что последствия могут быть опасны и население поселка надо срочно эвакуировать, что и было сделано. Самой этой сотрудницы среди уехавших не было, в поселке ее не видели после того, как она с почты звонила в Ленинград. Миша совал начальнику свои документы и тщетно пытался объяснить, что он главный помощник той самой сотрудницы и должен ей разыскать во что бы то ни стало.
— Насчет помощника не говорили, — твердил начальник. — Сказали — никого в поселок не допускать. Сейчас машина поедет, отправим вас в город, туда всех эвакуируют.
Миша пытался пробраться другой дорогой — и неожиданно встретил Павла Сергеевича, который прилетел из Ленинграда после ее звонка. Вдвоем им чудом удалось проскочить в поселок по обходным тропкам, Они долго шли по улице. Потом повалил снег…
— Павел Сергеевич! Когда же погода переменилась?
— Ах погода? — Павел Сергеевич устало махнул рукой. — Да так, сразу как-то. Как началось, так и кончилось..
— Я потерял сознание? — спросил Миша.
— Похоже. Вдруг стенку начал ощупывать и сел прямо на снег. Я за плечо тронул — какое там, ничего не слышишь. Пока с тобой возился — гляжу, небо разом прояснилось, снег стаял.
«На «ты» перешел», — неприязненно подумал Миша. Подавил в себе раздражение — ведь он, как говорится, счастливый соперник, мог бы проявить великодушие. Утренняя ссора не в счет. И тут его словно огнем обожгло. Ведь он с ней выяснял отношения. А Павел Сергеевич? Неужели слышал? Что-то она говорила о ребенке…