В мире фантастики и приключений. Белый камень Эрдени
Шрифт:
Тышкевич в нерешительности остановился возле автомата, менявшего деньги на жетоны. Взгляд его скользнул по объявлению, которое он уже не раз видел, до в смысл которого раньше как-то не особенно вникал:
«Своим постоянным клиентам фирма «Оракул-XX» охотно предоставит кредит и работу на предприятиях фирмы».
Пожалуй, это было как раз то, что нужно.
Уже на следующее утро Тышкевич шел к проходной завода. Цеха этого завода казались такими же бесконечными, как подземные лабиринты «Оракула». Конвейер, к которому поставили Тышкевича, уходил вдаль и терялся где-то в уже не различимом глазом
Операция, которую поручили выполнять Тышкевичу, оказалась несложной, он быстро освоил ее, — работать на линотипе было куда сложнее.
Что именно производит этот цех и весь завод, Тышкевич не знал, да его это и не интересовало, — все его мысли были обращены туда, к вечеру, когда он сможет снова занять свое место перед пультом «Оракула». Только один раз он чуть не сбился, чуть не сорвал свою операцию. Ол поднял глаза и по другую сторону конвейера, неподалеку от себя увидел лицо, показавшееся ему знакомым. Да, лицо было очень знакомым, только глаза — беспокойные глаза больного, одержимого человека — мешали ему вспомнить, кто же это. Но все-таки он вспомнил. Этот человек был из того же городка, что и Тышкевич. Одно время о нем много говорили в городке. Говорили, будто он исчез, пропал без вести, как в воду канул. Никто не знал, куда он делся. И вот теперь Тышкевич вдруг увидел его здесь, за конвейером. Их глаза встретились. Узнал ли он Тышкевича? Наверно, узнал. Во всяком случае, что-то похожее на удивление промелькнуло в его напряженном взгляде.
И тут же оба они опустили глаза — как будто никогда прежде не знали друг друга.
А вечером Тышкевич в толпе молчаливых, сосредоточенных людей опять торопливо шагал к «Оракулу». Теперь он уже не мог представить свое существование без этого пульта с кнопками выбора, без мерцающих экранов с мгновенно сменяющимися перед глазами вариантами своей вероятной, своей предполагаемой жизни.
Но однажды, когда он привычно протянул руку в окошко кассы за очередной порцией жетонов, служащий фирмы, как две капли воды похожий на Майкла, такой же безукоризненно подтянутый и вежливый, сказал:
— Очень, сожалею, мистер Тышкевич, но вы уже превысили максимальный предел кредита. Очень сожалею.
Растерянный, Тышкевич молча отошел от кассы. Что ж, рано или поздно это должно было случиться.
Все же машинально он продолжал идти к своей ячейке, к ячейке за номером 203415/371, как ходил туда каждый день. Кажется, ничего не изменилось здесь с того момента, когда он впервые попал сюда. Тот же мертвенный свет ртутных ламп разливался под низкими потолками, тот же ровный однообразный гул стоял в воздухе, и те же согнутые спины виднелись в ячейках. Никто не оборачивался, никто не отрывался от своего дела, никто не обращал внимания на Тышкевича, одиноко, без всякой цели бредущего по коридору. И вдруг он понял, что напоминала ему эта картина.
Это было в Японии. Еще тогда, когда он был молод и служил в военно-морском флоте. И вот в те дни как-то он и забрел в зал для игры в починок. Так, кажется, называлась эта игра. Больше нигде, кроме Японии, он не видел ничего подобного. Что поразило его тогда в этом зале? Бесчисленные ряды молчаливых, терпеливо сосредоточенных людей, часами простаивающих у автоматов. Игра с самим собой, без партнеров. До сих пор помнил Тышкевич характерный, сливающийся воедино звук перекатывающихся, сыплющихся шариков… Что ж, там были шарики, сверкающие, никелированные шарики, а здесь — кнопки, клавиши, вспыхивающие и гаснущие экраны — но, в сущности, какая разница?
Ничего, кроме безразличия и усталости,
Тышкевич нащупал у себя в кармане последние две монеты. Этого было слишком мало для того, чтобы подключиться к «Оракулу», но, пожалуй, вполне достаточно, чтобы спуститься в «детскую».
— Прошу! — сказал, возникая из-за портьеры, еще один двойник Майкла. Почему все они были так схожи между собой? Подбирали их, что ли, по принципу сходства? Или работа в «Оракуле» постепенно делала их неотличимыми друг от друга?
— Прошу! Только у нас вы получите ни с чем не сравнимую возможность оказаться в роли любого великого человека, всего за один вечер прожить любую жизнь, какую пожелаете!
— И жизнь Стива Эллинсона?
— Да, и жизнь Стива. Но сегодня я бы не советовал вам этого делать.
— Интересно! — сказал Тышкевич. — Это еще почему?
— Разве вы не знаете? Стив Эллинсон неделю назад покончил с собой. Он застрелился.
— Как? — поражение воскликнул Тышкевич. — Но отчего?
— Кто их разберет, этих актеров! Они ведь живут по своим законам…
— Но — как же так… — растерянно пробормотал Тышкевич. — Мне же рассказывали… я же сам видел… его портрет здесь, на стене… Значит, он должен был знать свое будущее…
— Да, это верно, — сказал двойник Майкла. — И все же… Возможно, он просто недостаточно глубоко проработал свой вариант, свою версию, а возможно…
— Что еще? Что — возможно?
— Возможно, это был риск, сознательный риск. Скорее всего, я думаю, так оно и было. Он понимал, что за все нужно платить, в том числе и за ту жизнь, которую он выбрал, которую он получил возможность прожить. Эга плата; вероятно, показалась ему вполне сносной…
Тышкевич молчал в растерянности.
— И тем не менее я вам не советую… — сказал двойник Майкла. — Выберите лучше что-нибудь другое. Могу порекомендовать, например, роль наследного принца… — И он, доверительно понизив голос, назвал страну, которую Тышкевич не знал, и имя принца, которого Тышкевич никогда не слышал. — Сейчас это очень модно… Вы не пожалеете… — Ну что ж… — сказал Тышкевич. — Принц так принц… Я согласен.
И он шагнул за портьеры.
Борис Романовский
Город, в котором не бывает дождей
Итак, я обещал вам рассказать историю о каком-нибудь преступлении из моей судейской практики. Собственно, судьей я никогда не был, был народным заседателем. Нет, это не одно и то же, но близко.
Парень, о котором я хочу рассказать, был сыном моего друга. Не стану утверждать, что он вырос на моих коленях, но скажу, что знал его хорошо, — отец уши мне прожужжал о талантах своего отпрыска. Мальчишка и вправду рос тихим и застенчивым романтиком, читал книги и смотрел фильмы о пиратах и разбойниках, но имел в школе всего четыре балла за активность. В то время, когда произошло несчастье, он уже вырос и превратился в мужчину среднего роста, субтильного, даже хилого сложения, с негустыми пшеничными волосами и беспомощными, какими-то близорукими глазами, хотя зрение у него было вполне нормальное. Был он прекрасным поэтом, добрым и мягким человеком. Совершенно неожиданно, женщинам он нравился, хотя сам либо не знал этого, либо не придавал значения.