В морях твои дороги
Шрифт:
Продолжая рыдать, Авдеенко принялся жевать чурчхелу, а Поприкашвили допытывался:
— Плохие новости? Кто-нибудь заболел? Ой, как нехорошо!
Подошел и Юра.
— Олег, в чем дело? — спросил он. — Скажи, может быть, мы поможем?
— Мне никто не поможет! — захлебываясь слезами, бормотал Авдеенко.
— Все равно расскажи. У тебя несчастье?
И столько искреннего участия было в Юрином голосе, что Авдеенко молча протянул ему скомканное и залитое слезами письмо. Я заглянул через
«Пишу тебе в последний раз. Мама и бабушка тебя избаловали, забили тебе голову театром. Я в твоем возрасте пас гусей в деревне и рад был, если имел горбушку хлеба и миску щей на обед. Я не имел возможности учиться. Тебе дана эта возможность, так учись и не задирай нос выше, чем тебе положено. Писем не жди, пока не узнаю, что ты стал человеком. Если тебя исключат из училища, я тебе больше не отец».
— Олег, — сказал Юра, — мы поможем тебе, если хочешь.
— Отлично! — одобрил подошедший Николай Николаевич Сурков. — Товарищи обещают помочь вам. Надеюсь, вы не откажетесь от их помощи?.. Пойдемте-ка, Олег, потолкуем…
И, обняв Авдеенко за плечи, Николай Николаевич отвел его в сторонку, сел рядом с ним на диван совсем по отечески, будто беседуя с сыном. Его сыновей фашисты убили в Дорогобуже — бросили их в глубокий колодец и закидали гранатами…
Глава десятая
МУШТАИД И МТАЦМИНДА
И вот мы дождались, наконец, увольнения!
Я получил немного денег от матери и поделился с Фролом. Он снисходительно принял эти несколько рублей.
В воскресенье старшина был весьма озабочен: ведь за всеми не уследишь! Протасов в последний раз оглядел и даже ощупал каждого. Все было в порядке: ногти и уши, перчатки, пуговицы и носовые платки. Недаром мы по нескольку раз бегали в умывальник, подставляли головы под ледяную струю воды и терли руки мылом и щеткой, а пуговицы — суконкой.
— Хочешь, пойдем со мной? — спросил я Фрола.
— Куда?
— К Стэлле.
— К какой еще Стэлле?
— Мы с мамой жили у них, когда приехали из Сибири. А потом пойдем к Антонине, дочке капитан-лейтенанта Гурамишвили. Знаешь?
— Кругом девчонки! — процедил Фрол презрительно, но я понял, что у него нет знакомых и он пойдет со мной.
Я хотел позвать Юру, но он оставался дежурить в училище. Мы пошли вдвоем.
Пришла весна, все сады на склонах гор розовели, цвели персики и миндаль.
Мы шли по суетливой улице в ногу, размеренным «нахимовским» шагом, с достоинством приветствуя офицеров, неторопливо, но четко прикладывая руки в белых перчатках к вискам. Прохожие оглядывались. Малыши показывали на нас пальцами. Девушки — продавщицы цветов — смотрели на нас через толстые стекла похожего на сад магазина.
— Давай разговаривать, — предложил
— Давай, — согласился я.
Но все, о чем я мог поговорить с Фролом, вылетело из головы.
— Ну, что же ты? — спросил Фрол через два квартала. — Язык проглотил?
— Начинай лучше ты.
Но Фрол тоже не мог выдавить из себя ни слова. Наконец, мы свернули в узкую улочку и облегченно вздохнули. Я увидел знакомые ворота.
— Здесь живет Стэлла. Войдем?
— Войдем.
Мы вошли во двор, окруженный галерейками и балконами. Посреди двора был водоем. Я постучался в стеклянную дверь. Толстый Мираб в недоумении уставился на нас:
— Моряки? Чем могу служить?
— Дядя Мираб, вы меня забыли? — спросил я.
— Никито, шен генацвале! — обрадовался толстяк. — А я тебя и не узнал в этой шикарной форме. Где твоя мама? Нашли отца?
Я сказал, что не застал отца на месте.
— Такую дорогу ехали — и не застали. И не повидали? Ай-ай!.. — Мираб покачал головой. — Заходите, моряки, заходите!
Мы вошли в знакомую комнату и поздоровались с тетей Маро.
— А Стэллы нет дома, — сообщила она. — Она часто тебя вспоминала! Всю зиму деньги копила, чтобы пойти с тобой на фуникулер, в цирк и еще куда-то… Прошу за стол.
Мы затоптались на месте, поглядывая на накрытый стол.
— Садитесь, садитесь! — пригласил радушно Мираб. — Как можно прийти в гости и не сесть за стол? Или вы пришли не к грузину?
На белой скатерти появилась курица в ореховом соусе.
— Стэлла нынче дежурит на станции, — рассказывала тетя Маро. — Вы пойдите туда, она будет рада.
— Она будет очень рада, — как эхо, повторил Мираб.
— Она сегодня утром опять вспоминала…
— Да, опять утром тебя вспоминала, — вторил жене Мираб. — И говорила, что если бы знала твой адрес, написала бы письмо.
— Она у нас любит писать письма: бабушке в Зестафони, другой бабушке — в Хашури, тете — в Кутаиси…
— Да, любит письма. И пишет, представьте, по-русски и по-грузински совсем без ошибок, — подхватил Мираб. — Кто читал, все говорят: нет ни одной ошибки, все запятые на месте, и все буквы — ровные, как напечатанные в газете… А Гоги уже на Украине… И он стал гвардейцем и прислал фотокарточку.
Мираб достал фотографию и протер ее носовым платком. Сержант с черными усиками, увешанный медалями, стоял, держась рукой за картонную колонну.
— Гоги поклялся, что дойдет до Берлина, — гордо сказала тетя Маро.
— А уж если поклялся — дойдет, — подтвердил Мираб. — Гоги дойдет!
Когда мы расправились с курицей, Мираб поставил на стол вазу с яблоками.
— Угощайтесь, прошу вас. Горийские яблоки, лучшие в Грузии… А твой отец тоже моряк? — спросил он Фрола.