В небе Балтики

Калиниченко Андрей Филиппович

С каждым днем линия фронта отодвигалась все дальше на запад. Поддерживать войска с прежних аэродромов становилось все труднее. В середине февраля первая эскадрилья, а затем вторая и третья перелетели на передовой аэродром. Здесь же базировались летчики 21-го истребительного авиационного полка, прикрывавшие нас в полете. Снова мы оказались все вместе.

В эти дни поступил приказ о назначении Героя Советского Союза гвардии майора В. И. Ракова помощником командира соседней штурмовой дивизии. Василий Иванович уходил на повышение, но никто из нас не радовался. Жалко было расставаться

с этим прекрасным человеком, опытным командиром. А моя печаль усугублялась еще и тем, что на фронте Раков был первым моим командиром и наставником, научившим меня воевать.

С уходом В. И. Ракова командование эскадрильей принял гвардии старший лейтенант К. С. Усенко, а его заместителем стал гвардии старший лейтенант Ю. X. Косенко.

Как-то, возвращаясь из боевого полета, я почувствовал себя плохо: сильно болела голова, жаром пылало все тело. Хотелось скорее добраться до аэродрома. После посадки я с трудом вылез из кабины и тут же упал на землю. Ноги отказывались идти. Подъехал автостартер. Меня отвезли в общежитие и уложили в постель. Потом женщина-врач что-то спрашивала у меня. Но я не понимал ее. Слова доносились откуда-то издалека, и у меня не было сил отвечать.

Вечером, склонившись над столом, летчики под руководством гвардии старшего лейтенанта К. С. Усенко готовились к завтрашним боям. Я же беспомощно лежал на койке, горько сожалея, что не могу сейчас быть вместе с друзьями.

Ночь прошла в кошмарах. Утром меня снова осмотрел врач и обнаружил плеврит. Так я попал в стационарный госпиталь.

Нестерпимо томительно было целыми днями лежать в постели и видеть перед собой только потолок. Непривычная госпитальная обстановка, специфический запах, изоляция от боевых друзей угнетали меня. Температура не снижалась, болезнь прогрессировала и окончательно приковала меня к постели. Прошло несколько недель, прежде чем я встал на ноги.

Однажды в палату вошла медицинская сестра и сказала, что меня ждут в комнате посетителей. "Кто бы это?" — подумал я и с приятным волнением спустился на первый этаж. Там встретил улыбающегося Михаила Степанова.

— Как самочувствие, командир? — спросил мой стрелок-радист после дружеских объятий.

— Полный порядок, подремонтировался малость, — ответил я, стараясь держаться как можно бодрее.

Михаил молча окинул меня сочувственным взглядом. Он хорошо понимал мое состояние.

— Как идут дела в эскадрилье при новом командире?

— Первенства не упускаем.

Степанов рассказал, что в полку всем вручили гвардейские нагрудные значки.

— Командир полка и замполит поручили передать тебе этот гвардейский значок. Поздравляю, — сказал Степанов и пожал мою руку, протягивая дорогую награду.

Воздушный стрелок-радист поведал также о том, что сухопутным войскам уже не требуется наша помощь. Полк снова начал действовать в море. Уже немало вражеских кораблей отправлено на дно Финского залива.

Расставаясь со мной, Миша сказал:

— Поправляйся скорее, командир, нехорошо мне и штурману без тебя. Приходится летать на задания каждый раз с новым летчиком.

Ушел Степанов, и меня с новой силой охватила тоска по родному полку. Неудержимо потянуло к боевым друзьям. Но свидеться с ними довелось не скоро.

Снова над морем

Обычный... героизм

Дни пребывания в госпитале остались позади. Я шагал по улицам Ленинграда, предвкушая радость встречи с боевыми друзьями. Хотелось скорее узнать фронтовые новости, снова сесть в кабину бомбардировщика и подняться в небо. Освобожденный от блокады Ленинград набирался сил. Улицы города были залиты ласковыми лучами апрельского солнца, голубоватая дымка слегка затушевывала даль, в воздухе были едва уловимые запахи талого снега. На мокрой мостовой играли солнечные блики. Полупустой трамвай, громыхая на стыках рельсов, привез меня на окраину города, к Нарвским воротам. Здесь я пересел на попутный грузовик и доехал до аэродрома, где теперь базировался наш полк.

В общежитии меня встретил дневальный.

— Я летчик, прибыл из госпиталя, — начал я объяснять матросу, видя его удивленное лицо.

— Здравствуйте, товарищ командир, — с улыбкой ответил дневальный. — Да я же вас сразу узнал.

Я устало присел на стул. По лицу катились крупные капли пота. Стало грустно от этой слабости. Сам понял, что еще не совсем здоров.

— Как ребята?

— Все очень ждут вас, — ответил матрос. — Летают, воюют.

— Далеко до аэродрома?

— Километра три.

— Тогда пойду, — сказал я и вышел на улицу.

С Финского залива тянуло холодом, небо заволокли тучи. Как изменчива апрельская погода!

На полпути меня догнал бензозаправщик. Шофер остановил машину и предложил место в кабине. Через несколько минут я уже спускался в землянку своей эскадрильи.

— Ба! Кого я вижу! — воскликнул Аносов, увидевший меня первым.

— Командир приехал! — бросились ко мне штурман Анатолий Виноградов и воздушный стрелок-радист Михаил Степанов.

— Очень кстати прибыл, — пожимая руку, повторяли Усенко, Кабанов, Давыдов, Косенко.

Я был снова в кругу друзей. Ребята наперебой задавали вопросы, смеялись, шутили. От такой встречи неуютная землянка казалась отчим домом.

— Ну как там? — спросил Косенко. Такой вопрос тогда задавали всем, кто побывал в Ленинграде. Людей интересовала жизнь города, который они защищали в блокаду. А старшего лейтенанта этот вопрос волновал еще и потому, что там осталась его любимая девушка Шура.

— Ленинград дышит полной грудью, — ответил я. — Люди повеселели, жизнь налаживается.

Самому мне хотелось побыстрее узнать полковые новости.

— А где же остальные ребята?

— Нет их, Андрюха, — тихо сказал Усенко. — Никого нет. В эскадрилье осталось всего три экипажа.

В землянке наступила гнетущая тишина, и я не стал больше ни о чем расспрашивать.

Мне довелось увидеть не всех товарищей, которых оставил перед уходом в госпиталь. Не было среди них Анатолия Журина, Николая Шуянова, Алексея Абушенко. В третьей эскадрилье не стало экипажей Дыньки и Фомичева. Война делала свое черное дело.