В небе Чукотки. Записки полярного летчика
Шрифт:
Разные области земли и моря нагреваются солнцем неравномерно. В результате образуются обширные области пониженного (циклон) и повышенного (антициклон) давления атмосферы. Известно, что вода всегда течет с высокого места в более низкое. Сила течения тем больше, чем значительнее разница уровней. Так и в атмосфере — чем больше разница атмосферного давления между циклоном и антициклоном, тем энергичнее перетекание воздуха, про которое мы говорим; «Поднялся ветер!»
Берингово море является одним из активных «создателей» циклонов. Над центральным полярным бассейном) и Якутией периодически возникают высокие плотности) (давления) воздуха. Возникает течение воздуха к центру циклона, в данном случае в сторону Берингова моря. Анадырь находится, что называется, на самом фарватере воздушной реки. Если бы для нее не было препятствий — поток имел бы ровное течение. Роль порогов,) создающих узкости и усиливающих скорость течения реки, для воздушного потока играют горы. Земля является) дном воздушной реки, горные хребты — порогами.) Таким порогом возле Анадыря стал Золотой хребет.) Ударяясь о его грудь, воздушная река сжимается и набирает чудовищную силу.
На подветренной стороне хребта, вдоль которой я летел к Анадырю, как за стеной, было относительно тихо. Этот склон хребта обращен к юго–востоку, на него чаще и больше светило солнышко. Как ни мала зимой солнечная радиация, все же она создавала на снежной поверхности корочку наста. Воздушный поток, переваливающий за хребет, уже ослабленный этой работой, не был в состоянии взрывать снежный наст и поднимать его в воздух.
Совсем другие физико–механические свойства имеют ветер и снег на теневой, северо–западной стороне хребта. Мощный воздушный поток легко поднимал тучи снега и вместе с ним обрушивался на комбинат. Над нашей базой возле мыса Обсервации он еще дополнительно завихрялся и с яростью наваливался на город Анадырь. И лишь далеко за ним, на равнине, он ослабевал.
То, что я понял в тот день, позволило мне в дальнейшем по характеру местности определять зоны, опасные для отстоя самолета, и в этом заключалось значение полученного урока. А сейчас перейду к посадке и тому, что за ней последовало.
«ОБЪЯСНИТЕ ВАШЕ СТОЛЬ ЭФФЕКТНОЕ ЗДЕСЬ ПОЯВЛЕНИЕ!»
Верхняя кромка снежного потока оказалась чуть выше ста метров. Не могу похвалиться хладнокровием, когда, погрузившись в этот поток, я потерял всякую видимость. Однако все, что требовалось, делал правильно. Самолет бросало, и я парировал эти броски. Удерживал необходимую в данной обстановке повышенную скорость, следил, чтобы шарик и стрелка «пионера» оставались на месте. Десять секунд выдержки, и вот уже нижу под собой мелькание торосов фарватера. Все дальнейшее стало просто. Кончились торосы, и я мягко приземлился на ровной поверхности. Ничего не вижу, но рулю вперед, не отклоняясь от плоскости ветра. Примерно в пятидесяти метрах от якорной стоянки определяю, что вышел на нее точно.
Меня встретила восторженная толпа набежавших из поселка болельщиков. Каждый стремился пожать мне руку. Не скрою, что приятно быть в глазах людей героем, но я–то понимал, что геройство это недорого стоило мне. При ясном небе, в дневное время такая посадка не так сложна и опасна, как представлялось тем, кто смотрел на нее с земли.
Только один человек не изъявил удовольствия от моего благополучного прибытия. Им был мой командир — Николай Иванович Пухов. Я увидел его вдалеке, он не подошел, хотя мы не виделись полтора месяца, и сразу ушел в помещение, когда я выключил мотор.
Укрепив машину на якорной стоянке, в сопровождении работников базы я вошел в дом, разделся и пост/чал в дверь командирской комнаты, намереваясь сделать доклад о том, что было в отсутствии Пухова, Он приоткрыл дверь и попросил меня подождать, Я присел к столу, который наш повар Петрович накрывал к общему обеду.
Командир появился через несколько минут. Он встал перед столом и, обращаясь ко мне, сказал; '
— Теперь объясните, товарищ Каминский, ваше столь эффектное здесь появление. Почему вы не выполнили моего приказания?
Для своих тридцати лет Николай Иванович Пухов был полноват. Я вглядывался в его полнощекое, лоснящееся лицо и вспомнил, как он понравился мне при знакомстве в Москве, когда все мы с первого взгляда почувствовали в нем прирожденного командира, человека способного и волевого. И потом, уже в пути, мы убедились, что Пухов обладает изумительной способностью завязывать короткие знакомства с самыми различными людьми, проявляя известную почтительность к старшим, внимательную собранность и умную обходительность к молодым. Когда хотел, он мог очаровать своей предупредительностью и вниманием не только женщин, у которых имел неизменный успех, но и мужчин. В компании он сразу становился душой общества, умело поддерживал любой разговор, пел романсы, аккомпанируя себе на гитаре, был хорошим танцором.
До приезда в Анадырь все мы считали, что с командиром нам повезло. Но уже вскоре увидели в нем немалое тщеславие и болезненное самолюбие. Потакая этим качествам, можно было стать его задушевным приятелем, но малейшее несогласие, проявление собственного, мнения приводило Пухова в ярость.
Он был смел, находчив и решителен на земле, но этих качеств ему явно не хватало в воздухе. Последнее стало нам ясно позже — лишь к концу зимы. А пока я этого не знал и считал, что на моей машине он делает важное дело — спасает от смерти товарищей. А я объективно этому мешаю.
Видя, что он стоит, встал и я и отвечал, стремясь сохранить достоинство, но миролюбиво, не показывая, что «задаюсь» только что совершенной посадкой.
— Товарищ командир! Ваше приказание я счел утратившим силу, так как обнаружилась неисправность, требующая возвращения на базу.
— Это я должен был решать и вам такого права не попал!
— Вот вы сейчас, зная причину, и решите этот вопрос!
— Не учите меня жить, Каминский! Я сам знаю, когда и какие вопросы мне решать. Объясните мотивы, которые позволили вам грубо нарушить строжайший приказ начальника авиации?
— Какой приказ вы имеете в виду?
— Не прикидывайтесь, Каминский! Приказ о прибытии в пункт назначения за час до темноты!
— Этот приказ не предусматривал бедственного положения моих товарищей, которым я стремился прийти ив помощь.
— Ну и что? Помог? — в его голосе звучала открыт для издевка.
— Нет, к сожалению, не помог! И виню себя за несдержанность.
— Ну этим вы не отделаетесь и ответите по всей строгости. Иван Игнатьевич! — обратился Пухов к базовому механику. — Завтра я улетаю продолжать поиски погибающих товарищей, а вы останетесь на базе за меня. Вменяю вам в обязанность, после ремонта Н–67 донести мне о готовности машины к полетам. Получив мое разрешение и проанализировав погоду, выпустить летчика Каминского не позднее двенадцати часов дня. Понятно?
— Понятно, товарищ командир! — тусклым голосом выговорил Мажелис.
— Повторите приказание!
— Я понял, Николай Иванович!
— Повторите приказание, вам говорят! — В голосе Пухова уже было бешенство.
Мажелис, торопясь и заикаясь, путано пробормотал содержание приказания.
— Вот так–то! Разбор окончен. Садитесь обедать! — так же внезапно, как порой кончается пурга, сменил Пухов тон. От гневной дрожи, с какой он рявкнул Мажелису: «Повторите приказание», не осталось и следя. «Садитесь обедать» он произнес так, как будто не было того драматического спектакля, который он только что разыграл. Я подивился этому артистизму и, опустив голову, вышел.