В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945

Владимиров Юрий Владимирович

Оказалось, что в деревне есть еще несколько полевых кухонь и на них тоже работали наши военнопленные. Некоторых пленных немцы заставляли ремонтировать дороги и таскать грузы. Мне в основном пришлось заниматься приготовлением мелких дровишек и приносом их к печке полевой кухни с большим цилиндрическим котлом, плотно закрываемым сверху откидывающейся крышкой.

Наступило обеденное время, и мне дали гороховый суп с мясом, но без хлеба, а также стакан кофе.

Скоро во двор заехала специальная грузовая автомашина, к которой прицепили нашу полевую кухню. Меня посадили рядом с шофером. Мне следовало по мере необходимости подносить дровишки, подкладывать их в печь, чтобы суп в котле не остывал.

Шофер оказался общительным и веселым человеком. Он с ходу назвал мне свое имя и фамилию, а я ему – только имя. Затем шофер решил, наверное, сделать мне приятный сюрприз:

после того как мы выехали из деревни, он сразу же вытащил из-под сиденья большую закрытую банку и свой котелок и налил в него из той банки какую-то желтовато-темную жидкость, которая образовала над собой много белой пены. Шофер предложил мне выпить эту жидкость, и я взял ее в рот, но сумел сделать лишь несколько глотков. Пить дальше отказался. Шофер удивился: «Warum trinkst du nicht?» («Почему ты не пьешь?»). А я спросил: «Was ist das?» («Что это?»). Он ответил: «Das ist doch Bier» («Это же пиво»). Я этого никак не ожидал: получилось так, что мой организм в последние дни до того стал испорченным, что не воспринимал даже вкус пива, которое я раньше всегда пил с большим удовольствием. Пришлось признаться шоферу, что я болен, поэтому и не могу сейчас пить пиво. И его вылили из котелка на землю.

Автомашина с полевой кухней остановилась в небольшом овраге. К ней по очереди начали подходить с боевых позиций солдаты и командиры обслуживаемого нашей кухней взвода с котелками и кружками, чтобы получить горячую обеденную пищу, состоявшую из двух блюд с кофе или компотом, хлебом, шоколадом и другими продуктами. Их раздавали повар и шофер автомашины. То же самое происходило недалеко от нас с полевыми кухнями, обслуживавшими другие взводы.

А я при этом сидел в кабине грузовика и безучастно наблюдал, что происходит вокруг. Видел и слышал, как немцы обстреливают со своих передовых позиций из орудий и минометов остатки наших окруженных воинских частей (вероятно, находящихся в Лозовеньке и около нее), принуждая их к сдаче в плен. В тот момент я, глубоко подавленный и морально и физически, совсем не задумывался над тем, что все, видимое мною сейчас – как бьют моих товарищей, – должно быть для меня ужасным и невыносимым. И конечно, мне должно было быть также очень стыдно за себя. Но тогда я лишь удивлялся, как это моя судьба так резко изменилась за прошедшие два дня. Даже не приходило в голову задать себе вопрос, что же завтра меня ожидает…

Когда солнце стало садиться, полевая кухня вернулась на место, и младший повар, теперь уже как мой конвоир, отвел меня с автоматом к тому большому деревянному дому, возле которого я побывал утром.

Туда постепенно собрались и другие военнопленные; когда на улице почти стемнело, двое часовых, охранявших дом, привели нас к хлеву. Там, положив под голову вещевые мешки, мы улеглись на полу, застеленном соломой. Часовые плотно закрыли дверь снаружи. Едва мы заснули, как к нам присоединились еще человек десять. Через некоторое время один из наших новых соседей то ли испуганно, то ли возмущенно закричал по-немецки. Кто-то зажег карманный электрический фонарик, и только тогда стало ясно, что в одном помещении улеглись спать и русские военнопленные, и немецкие солдаты. По-видимому, их никто не предупредил, что в хлеве находятся пленные. Поднялся скандал, вызывали часовых. Часовые немедленно прибежали, но обвинили в случившемся солдат, которые заявились в хлев без разрешения начальства. Кончилось дело тем, что всех пленных выгнали из хлева, и двое конвоиров с автоматами, построив нас в колонну, погнали куда-то по деревне.

Мы долго шли, спотыкаясь о кочки. Кто-то не выдержал и громко сказал: «А не расстреливать ли нас ведут? Может, нам лучше разбежаться?» Никто ему не ответил, а один из конвоиров громко потребовал: «Тихо!» Но тут деревня кончилась, мы перешли по мостику ручей, заросший по берегам высокими ракитами, вступили на поле и… наткнулись на людей, спящих на голой земле. Их было великое множество. Оказалось, что это тоже наши пленные. Конвоиры сдали нас часовым.

Проснулся из-за того, что, как и прошлым утром, кто-то толкнул меня в спину и крикнул несколько раз: «Jurij, Aufstehen!» («Юрий, вставай!»). Открыл глаза и очень удивился: передо мной стоял знакомый повар. Я проработал снова на кухне весь день, а вечером опять оказался у знакомого дома в группе военнопленных, работавших в деревне, как и я. Вдруг к нам подъехал грузовик с закрытым кузовом, и два немецких солдата стали выбрасывать из него заплесневелые буханки белого хлеба, головки сыра с большими пятнами и другие испортившиеся продукты. Пленные кинулись собирать эти продукты и класть

их в вещевой мешок. Я с недоумением смотрел на эту картину. И тут один пожилой пленный крикнул: «Что же ты стоишь! А что будешь есть завтра?» Только тут я сообразил, что и мне надо было что-либо взять. Но оказалось уже поздно – все расхватали. Хорошо, что у меня в вещевом мешке были свежие продукты, которые мне дали на дорогу повара.

Вскоре нас двое конвоиров с автоматами построили по три человека в ряд и повели за деревню – туда же, откуда привели утром. Глазам представилась жуткая картина: бескрайнее незасеянное поле вплоть до самого горизонта было заполнено копошащимися людьми в распахнутых серых шинелях или просто зеленых гимнастерках. Большая часть этих людей сидела или лежала на земле, а меньшая – ходила или стояла мелкими группами. Среди них виднелись и легкораненые с белыми марлевыми повязками. Почти у всех за спиной были вещевые мешки. Это все были теперь мои коллеги – военнопленные, которых охраняли по периметру поля множество немецких солдат. Пленных было, по-видимому, не менее 30 тысяч. Но еще рано-рано утром их первые группы, как нам сказали, начали двигаться на юго-восток очень большой колонной, которую сопровождали хорошо вооруженные конвоиры. Людей наших они якобы повели в очень большой лагерь военнопленных, расположенный где-то в ближайшем немецком тылу на юго-западе.

Оставшиеся на поле пленные дожидались своей очереди увода их в лагерь следующей колонной. Нас конвоиры привели на это же поле и сдали часовым, после чего мы разошлись по нему, ища себе подходящее место. Предстояло переночевать на этом поле.

Выбрав понравившееся место, расположился за двумя не очень молодыми людьми, одетыми в новенькие шинели. Невольно подслушал их разговор между собой и узнал, что они были музыкантами из военного духового оркестра. Один из них заявил, что он теперь постарается устроиться в Австрии, где у него еще с 1917 года живет дядя – брат отца. Услышал также, что вместе с ними в одной компании был популярный красавец артист В.А. Блюменталь-Тамарин – сын одной из первых народных артисток СССР М.М. Блюменталь-Тамариной. Впоследствии этот артист, как Volksdeutsche – этнический немец, стал известен тем, что сотрудничал в Германии с нацистами и там же погиб, кажется в начале 1945 года. Мое соседство с этими обоими пленными им, вероятно, не понравилось: они обернулись и попросили меня уйти с места, сказав, что оно было занято ими для товарища, который должен скоро прийти. Пришлось выполнить просьбу.

Теперь среди множества других людей на поле я усмотрел для себя одного сидящего на земле пожилого, аккуратно одетого в старую шинель и пилотку, интеллигентного на вид рядового бойца с полным вещевым мешком за спиной. Он был брюнет, худощав и очень похож на еврея. Я подошел к нему и, попросив на этот раз разрешения, уселся по соседству. Вскоре мы разговорились, не назвав себя, и обсудили создавшуюся с нами ситуацию. По простоте души я сообщил собеседнику, откуда и кем был раньше. Он же много о себе не сказал, но дал мне очень ценные советы на будущее. Договорились держаться в будущем друг друга. Я вытащил из вещевой сумки кусок хлеба, немного сыра и флягу с кофе и предложил совместно поужинать. Однако собеседник не согласился со мной и «поужинал» своим куском хлеба. Узнав, что я страдаю малярией, он дал мне из всего вещевого мешка щепотку хинина, который я при нем же и принял.

Наши разговоры слушали, а также видели, как мы едим, лежавшие и сидевшие рядом с разных сторон соседи. Скоро солнце село за горизонт, стало совсем темно, и мы легли на земле спать, укрывшись полой шинели. При этом я положил вещевой мешок свободно под голову, а сосед, сделав со своим мешком то же самое, дополнительно пропустил через его лямку одну руку, чего я, к сожалению, не сделал. В результате, когда рано утром 27 мая я проснулся, моего вещевого мешка со всем его содержимым не оказалось – его кто-то стащил из-под головы.

Таким образом, я фактически почти полностью лишился средств к дальнейшему существованию. Главное – не было хлеба и других продуктов, а также котелка. Не было и фляги, но без нее можно было обойтись. Остались одежда и обувь, что были на мне, ложка, засунутая в обмотки, немецко-русский словарь и документы, хранившиеся в карманах гимнастерки.

Сосед пытался утешить меня, поделившись со мной своим завтраком – кусочком хлеба и глотком сырой воды из своей фляги. О том, чтобы перед завтраком умыться, не могло быть и речи: во-первых, мыло и полотенце пропали вместе с вещевым мешком, а во-вторых, негде было это сделать, хотя недалеко от места ночевки был ручей, но к нему не подпускали часовые.