В новогоднюю ночь
Шрифт:
— Собираетесь ехать?
— Да, — ответил Кручинин, — не могу вот только выбрать куда.
— Отправляйтесь в горы. Лучшее время. Если будете в Зоннекене, встретимся.
— Вы собираетесь туда?
— Да, не позже нынешнего утра. Лыжный сезон в самом разгаре. Придётся, конечно приехать на похороны, но это не помешает традиционной гонке. Приезжайте!
— Благодарю. Вероятно, мы так и сделаем. Как ты думаешь? — обернулся к другу Кручинин.
Но так как Грачик впервые слышал о том, что они собираются в Зоннекен и в данное время меньше всего интересовался лыжными гонками, то так и остался с открытым от удивления ртом, ничего не ответив. А молодой Вельман, кивнув головой на прощанье, исчез на полутёмной лестнице в бельэтаж, где были расположены жилые
По взгляду, которым проводил исчезнувшего атлета Кручинин, Грачик понял что это и был тот, кого он здесь караулил. Он с облегчением потянулся, решив, что наступил конец их бдению и они смогут, наконец, отправиться по постелям. Однако и тут его ожиданиям не было суждено сбыться. Кручинин казался по-прежнему увлечённым изучением географии страны. Грачику оставалось только поудобнее устроиться в кресле, чтобы, не теряя времени, последовать примеру портье, храпевшему за конторкой. Однако лишь только он сомкнул глаза, Кручинин принялся шуршать картой. Он её бережно складывал. Неторопливость, с которой он это делал, могла возмутить и менее темпераментного человека, чем Грачик. Как будто часы не показывали половину шестого утра?! Наконец, карта была сложена, и Кручинин, видимо, готовился вернуть её вместе с расписанием поездов портье, когда на лестнице послышались поспешные шаги, и растрёпанная со сна горничная трагическим шёпотом возвестила:
— О, боже мой, там кто-то стонет!..
Ноги у неё подкашивались от страха, когда, следуя за Кручининым, она бежала к комнате, откуда услышала стон. Это была комната Уго Вельмана. Контрольным ключом горничной Кручинин отворил дверь, и все трое вошли в комнату. Она была погружена в темноту. Поворот выключателя — и неожиданное зрелище предстало взорам вошедших: на полулежало распластанное тело атлета. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что Уго Вельман в таком состоянии не сможет произнести ни слова. Возле его головы на полу темнела лужица крови. В следующее мгновение вошедшие услышали слабый стон, доносившийся из-за ширмы, загораживавшей постель. За ней они нашли привязанную к стулу, стоящему у изголовья кровати, Элу Крон. Рот её был за кнут туго скрученным платком, глаза завязаны. Она делала напрасные попытки сбросить путы.
Одним движением Кручинин выдернул кляп, и девушка поспешно проговорила:
— Я пришла сюда около часа назад…
— Это верно, я вас видел… — вставил Кручинин.
— Да, вы сидели в холле и делали вид будто изучаете карту.
— Я действительно изучал её.
— Сейчас это не имеет значения, — с досадой ответила она, — у меня было назначено свидание с Уго. Его не было в комнате…
— Да, в это время он был в ванной.
— Как только я переступила порог, кто о схватил меня сзади, повалил, связал и, завязав мне глаза, привязал к этому стулу. Прошло ужасно много времени. Я слышала, как к комнате приближался Уго. Я не могла не узнать его шагов и хотела кричать, предупредить его об опасности, но ничего не могла сделать. Над моим ухом снова прозвучал угрожающий шёпот того, кто связал меня и чьего лица я даже не видела. Уго вошёл. Я слышала, как они боролись. И вот… — Она умолкла и расширенными от ужаса глазами глядела лежащего без движения атлета.
Чтобы передать её рассказ, потребовалось бы, несомненно, больше времени, чем то, какое потратила она сама. Так стремительно она выбрасывала слова. С того момента, как она произнесла первую фразу, прошло не больше минуты. Кручинин спросил её:
— После того, как борьба была окончена и Уго был ранен, кто-либо прикасался к вам?
— Нет. Все было тихо. Преступник исчез совершенно неслышно. Да, все было тихо, — с уверенностью повторила она.
Грачик с удивлением отметил про себя, что за все это время Эла Крон не сделала
Атлет продолжал лежать без движения и не издавал даже стона. Посланная за врачом горничная все не возвращалась.
Между тем Кручинин, оглядев путы, сдерживавшие секретаршу, и сорвав с вешалки полотенце, ещё крепче привязал её к стулу. Тем временем прибежала горничная с известием, что врач вызван и сейчас приедет.
— Смотрите, чтобы она не шевелилась, — сказал Кручинин перепуганной насмерть горничной, указывая на Элу. — При её попытке освободиться кричите что есть силы.
С этими словами он бросился прочь. Грачик последовал за ним. Но, выбегая из комнаты, он не мог не оглянуться на связанную Элу. И тут ему почудилось, что на стуле — совсем не та Эла, какую он видел до того. Выражение непреклонной воли оказалось смытым, словно грим. К спинке стула была теперь прикручен совсем другая женщина: некрасиво выпяченная челюсть обнажала мелкие, как у грызун зубы; серые глаза были мутны, рыжие волос растрёпаны. Казалось, только путы мешали ей свалиться без чувств.
Первое, что Грачик увидел, выбежав а Кручининым из подъезда, была удаляющаяся спина полицейского. Кручинин двумя огромными прыжками нагнал его. В воздухе мелькнула его рука с зажатым в ней портсигаром.
Все это произошло с такой молниеносностью что Грачик не только не успел сам что-нибудь предпринять, но хотя бы попросту осмыслит происходящее. Его взгляд успел только отчётливо зафиксировать лицо обернувшегося на шаги Кручинина полицейского и его быстр поднявшуюся руку с револьвером.
Тайна двух убийств
Грачик давно отучился удивляться неожиданным поворотам в поведении Кручинина, него выработался условный рефлекс: всегда прежде чем сознание охватит смысл происходящего, устремляться на помощь другу, как бы странны и противоразумны ни были его поступки. И все же на этот раз Грачику потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя прежде чем он бросился к рабочим-дружинникам, повалившим Кручинина и пытавшимся связать ему руки. Они отказались верить тому, что схваченный ими злоумышленник и есть тот человек, в чьё распоряжение они присланы. Они не согласились освободить его до прибытия командира отряда и не очень охотно последовали совету Грачика обезоружить и связать полицейского, прежде чем он пришёл в себя от оглушающего удара, нанесённого ему Кручининым. Полицейский этот был лейтенант Круши.
Грачика не покидало сомнение в том, что Кручинин ошибся. Навсегда погубив его репутацию в глазах местных друзей, это вызовет ещё, чего доброго, серьёзный конфликт с властями.
Что касается самого Кручинина, то он спокойно курил, не делая ни малейшей попытки объяснить свои поступки. Лишь когда приехал, наконец, начальник полиции и рассыпался перед Кручининым в извинениях, тот дал себе труд заговорить. Первым, с кем он заговорил, был арестованный Круши.
— Согласитесь, что два убийства и одно неудавшееся покушение в одну ночь — это уж слишком, — сказал Кручинин. — Даже ради такой величественной цели, как уничтожение электростанции, а?
Круши мрачно молчал.
— Чтобы не подвергать вас неприятной операции обыска, скажите-ка сами, где у вас спрятан план минирования? — продолжал Кручинин.
— Что вы обещаете мне за чистосердечие признание? — спросил, наконец, черноусый лейтенант.
— Решительно ничего, — рассмеялся Кручинин. — Во-первых, потому, что я не уполномочен ни давать какие бы о ни было поблажки таким прохвостам, как вы, ни карать вас. Это дело здешних народных властей. Во-вторых, план мы всё равно найдём, даже если вы будете немы, как рыба. И, наконец, в-третьих, ещё потому, что как бы откровенны вы ни были, вы едва ли сможете прибавить что-нибудь к тому, что расскажем вам мы. Разве какие-нибудь несущественные детали…