В объятиях Шамбалы
Шрифт:
— Ох, хорошо-то как стало! Всю ночь терпел! Что, шеф, ты уже?
А потом они залазили в палатку, чтобы под утро взять такие нотки, которые не посрамили бы здесь, на Тибете, великую Россию. Через эту какофонию звуков пробивалось журчание ручейка.
Утром я опять ничего не кушал. Но состояние было хорошим, хотя я и чувствовал сильную-сильную усталость, очень сильную усталость. Но это была приятная усталость, усталость без душевного угнетения. Я ощущал, что мое бренное тело так протряслось сжатым временем Долины Смерти, что оно все гудело,
Я, пока все собирались, подошел к ручейку и опустил в него руки. Холодная вода ласкала пальцы. В ней, воде, чувствовалась жизнь.
— Вода! — с умилением проговорил я.
А потом мы пошли вперед. От нагрузки у меня стало темнеть в глазах, но я заставлял себя идти. Вскоре я втянулся и стал внимательно смотреть по сторонам.
— О! — воскликнул я через некоторое время.
Передо мной открылась прекрасная гряда пирамид.
— О! — еще раз повторил я.
— О! — добавил шедший за мной Равиль.
— Что разокались-то? — послышался голос Рафаэля Юсупова.
— Да вот, не видишь, что ли?! — Равиль показал рукой на гряду пирамид.
— Да вообще-то. В этом случае не приходится сомневаться в искусственном происхождении данных пирамидальных конструкций.
— Скажу Вам, Рафаэль Гаязович, — вставился в разговор Селиверстов, — что здесь все искусственное, все. Вы, Рафаэль Гаязович, находитесь в Городе Богов! Здесь, понимаете ли, надо идти с высоко поднятой головой и смотреть по сторонам, а не идти, уставившись под ноги. А так можно весь Город Богов протопать и ничего, кроме камней, не увидеть.
— Извините, Сергей Анатольевич, — рассердился Рафаэль Юсупов, — во время хода Вы всегда перекрываете мне обзор своим задом.
— А не надо тыкаться в него, — парировал Селиверстов.
— Надо отступать от него, от зада-то. На расстоянии он, зад, меньшим кажется.
— Спасибо, Сергей Анатольевич, учту, — деланно произнес Рафаэль Юсупов. — Только не надо резко останавливаться на ходу, тут волей-неволей об Ваш зад, Сергей Анатольевич, и ткнешься.
— А если Вы, Рафаэль Гаязович, будете идти на расстоянии, то Вы всегда успеете заметить, когда он остановится — зад. — Чей?
— Мой, — Селиверстов отвернул голову.
А гряда пирамид и в самом деле впечатляла, четко выделяясь на фоне желтых пологих тибетских холмов. Пять огромных, одинаковой высоты, этак метров по триста, разнообразных пирамидальных конструкций стояли в ряд, а шестая — больше похожая на экзотический дворец — была расположена чуть поодаль.
Я уселся на склон горы и принялся зарисовывать гряду пирамид. Я поймал себя на мысли о том, что перестал даже задумываться о предназначении увиденных пирамидальных комплексов, — я уже признался самому себе, что все равно ничего не понимаю и… вряд ли пойму. Только восхищение разумом древних осталось в душе.
Когда я очередной раз оторвал голову от полевой тетради, то вдруг вблизи увидел трех тибетских женщин в национальных одеждах, которые как будто с неба свалились. Вокруг была плоская, хорошо проглядываемая корытообразная долина, и не увидеть их издалека я не мог.
Тибетские женщины заметили меня, сидящего на камнях, и, подойдя, с интересом начали разглядывать. Потом они приблизились ко мне на несколько шагов и, стараясь заглянуть в мою тетрадь, начали что-то обсуждать.
— По-по-по-по-по-по, — говорили они между собой.
Ко мне подошли Равиль с проводником Тату. Я попросил Тату разъяснить ситуацию об их невероятном появлении здесь. Тату расспросил их и сказал:
— Вон, видите, лежит огромный камень, — он показал рукой. — За ним есть плоское место, где эти женщины молились.
Они вышли из-за камня и поэтому как бы с неба свалились. Видеть Вы их не могли, потому что они молились лежа.
— А почему эти женщины молились лежа? — спросил я.
— Так положено, — ответил Тату. — Более того, им положено здесь молиться в мокрой одежде.
— А почему?
— Так положено.
— Странно.
Я посмотрел на тибетских женщин; одежда их и в самом деле показалась мне влажной, но подойти и пощупать было неудобно.
— Тату, я бы хотел…
В этот момент одна из женщин громко окликнула Тату и спросила его о чем-то, перебив меня.
— Сэр, она хочет знать, что же Вы рисуете?
— Я рисую вот эту гряду пирамид, — я махнул рукой в сторону пирамид.
— А зачем он рисует это? — спросила Тату тибетка, показав на меня.
— Ну… мне это интересно.
— А почему он рисует в сухой одежде? — тибетка опять показала на меня.
— Ну уж… так, — промямлил я.
Тибетские женщины начали что-то бурно обсуждать.
— О чем они говорят? — окликнул я Тату.
— Они удивляются тому, что белый человек обратил внимание на эти священные для тибетцев горы и даже рисует их. По их мнению, рисовать — это почти то же самое, что поклоняться этим священным горам. Но они хотели бы, чтобы Вы, сэр, рисовали в мокрой одежде, — пояснил Тату.
Тот факт, чтобы сидеть и рисовать в мокрой одежде на холодном ветру, я, конечно же, воспринял без восторга, но это показалось мне любопытным. Тату по моей просьбе расспросил тибетских женщина об этом.
— Дело в том, — сказал Тату, сделав многозначительную паузу, — что эти горы принадлежат Воде.
— Чему?
— Воде.
— Как так?
— Так говорят тибетские предания. А эти женщины каждый год приходят сюда, чтобы поклоняться этим священным горам, как повелел им когда-то тибетский монах. Они вначале идут вон к тому ручью, ложатся в него в одежде, потом мокрыми подходят к тому камню, ложатся на землю и долго читают молитву, адресованную этим священным горам, — объяснил Тату.