В объятьях зверя
Шрифт:
Рассказывая обо всем этом, Грейсон будто бы переносился в те далекие времена, и в какую-то секунду Деймону показалось, что сердце в груди замерло. Он никогда не видел своего отца таким и уже очень давно не чувствовал от него именно такой отцовской теплоты, которая так была ему нужна, несмотря на все его попытки убедить себя в обратном.
— Мне тогда было уже тридцать лет, но это все равно почему-то не казалось таким сложным. Я почему-то был уверен в том, что жизнь теперь потечет так, как планировал я, что мой сын вырастет таким, каким хотел его видеть я. А когда жизнь все расставила по своим местам, мне просто не хватило сил принять
— Тебя это злило.
Грейсон несколько секунд молчал.
— Да, ты прав, — наконец ответил Сальваторе-старший. — Я, наверное, слабак. Или дурак… А скорее всего, и то, и другое, — грустно усмехнулся он.
— Наверное, глупо будет отрицать, что меня это злило не меньше, — усмехнулся Деймон. — Но я тоже не был идеальным сыном, — Деймон как-то растерянно, совсем по-детски пожал плечами. — И, скорее всего, уже не стану им. Равно как и ты, наверное, вряд ли поведешь меня в зоопарк на выходных. Но знаешь…
Деймон на мгновение замолчал, опустив глаза.
— Сейчас мне тридцать три, — с шумом выдохнув, сказал он, подняв голову, — и я чувствую в себе достаточную силу для того, чтобы справляться с
самостоятельно со всеми проблемами, с которыми я могу столкнуться. Я уже давно не ребенок, и прятаться за спины родителей — глупо. Если будет надо — я смогу защитить себя, своих друзей, свою семью. Я не боюсь. И все же где-то в глубине души я всегда ощущал приглушенное, но все же не исчезавшее желание иметь с тобой такую же близость, какую имели Стефан и Джузеппе. Такую же опору.
Проходит несколько секунд, прежде чем Деймон произносит самые главные слова. И именно в этот момент, словно хрупкое стекло во время оглушительного взрыва, рушится последний барьер, который мешал им простить друг друга и признать единственную истину.
— Ты был нужен мне.
Услышав эти слова, Грейсон почувствовал, будто в кровь впрыснули ледяную воду.
— И порой мне кажется, что мы похожи гораздо сильнее, чем оба думаем.
— У нас по-прежнему одна фамилия, — отозвался Грейсон. — Я могу как угодно относиться к твоему образу жизни, не понимать и не принимать что-то. Но я хочу сказать тебе лишь одно: я горжусь тем, что ты носишь фамилию Сальваторе.
В какой-то момент их взгляды пересеклись. Они задержались на секунду, а затем произошло то, что так хотела увидеть Изабелла и чего порой очень хотели они сами, пытаясь убить в себе это желание дурацкой упертостью, которое оба принимали за гордость. Деймон и Грейсон не знали, кто из них потянулся первым: это произошло почти одновременно, а главное — одинаково искренне. Деймон на мгновение закрыл глаза, вжимаясь пальцами в плечо отца, а тот прижимал к себе сына так крепко, как только мог, словно боясь отпустить. Деймон чувствовал это, и руки, которые еще пару минут назад были ледяными, кажется, начинали теплеть, и тепло это очень быстро разносилось по организму, согревая каждую его клеточку, доходя до самого сердца. Вот он — его жесткий и своевольный отец, который, казалось, ненавидел его всей своей душой. Лишь какая-то минута понадобилась Деймону для того, чтобы увидеть: это не так. Совсем не так.
Они не знали, сколько времени провели так: сейчас оно становилось абсолютно неважным. Деймон и Грейсон словно бы хотели наверстать все эти пятнадцать лет, которые были разлучены. Им было не дано предугадать, что их ждет впереди, но теперь они чувствовали: они предельно честны друг перед другом. А значит, в их силах сделать все, чтобы
Когда они отпустили друг друга, Грейсон поднял глаза на бескрайнюю лазурь неба, залитую солнечным светом, и откуда-то вновь подул ветер, кажется, еще более теплый. Этим небом, этим светом, этим весенним воздухом словно кто-то свыше хотел им сказать: им нужно продолжать свой путь.
Вдруг Деймон и Грейсон услышали какой-то приглушенный звук, отдаленно напоминавший хлопок, и в небе увидели белоснежного голубя, который через пару секунд уселся на ветку дерева неподалеку.
Наверное, ассоциация голубей с душами умерших людей — всего лишь красивая метафора. Но в этот момент, в день, когда к ним в дом постучалась беда, они оба почувствовали себя спокойнее.
Деймон и Грейсон, не моргая и практически не шевелясь, наблюдали за голубком, который, на самом деле, оказался очень маленьким и будто бы чего-то ждал.
— Как думаешь, — вдруг спросил Грейсон, когда голубь вновь взмыл в небо и через пару секунд исчез из виду, — там… Есть что-нибудь?
Этот вопрос звучал с таким детским интересом и наивностью, что он казался маленьким ребенком, пришедшим к своему отцу с таким совсем недетским вопросом.
Деймон прищурился от яркого весеннего солнца, слепившего глаза, а затем перевел взгляд на отца, и по его губам скользнула грустная улыбка.
— Я очень хочу в это верить.
Ребекке показалось, что на эту минуту сердце в груди перестало стучать. По телу в какой-то момент вдруг разлилась невероятная слабость. В сознании звучали отголоски мыслей о том, что ей сейчас лучше на что-то опереться, чтобы не оступиться и не упасть, но она не могла даже пошевелиться.
На небольшой белой палочке, которую она держала дрожащими ледяными пальцами, которых, казалось, почти не чувствовала, были отчетливо видны две красные полоски.
Воздуха в груди стало не хватать, и Ребекка неловко вдохнула, но это не помогло: грудную клетку будто бы чем-то стягивало, мешая нормально дышать.
Как, наверное, забавно это сейчас выглядело со стороны: Ребекка мечтала об этом много лет, а сейчас была белее полотна, словно узнала какую-то страшную новость. Но спустя эти шесть лечения, беспрестанного поиска врачей, которые могли бы помочь ей справиться, в сердце осталась лишь давящая безмолвная боль, которая словно бы срасталась с ней, опутывая ее подобно ветвям ядовитого растения, не оставляя другого выхода, кроме как принять ее. Постепенно она становилась лишь сильнее, день за днем убивая в душе единственное, что оставалось Ребекке, — надежду. Именно поэтому поверить в то, что это какая-то ошибка, сейчас было легче чем в то, что сбылась мечта, которую она бережно хранила в сердце долгие годы.
Случившееся в семье горе отодвинуло проблемы со здоровьем на второй план, и Ребекка решила отложить визит к невропатологу до того времени, пока не пройдут похороны. Головная боль временами отпускала, и порой облегчение «затягивалось» настолько, что она даже не списывала это на действие препаратов, а просто забывала о том, что мигренозные приступы вернулись. Мыслей о возможной беременности и такой реакции организма на изменения в нем, конечно, не было, и вряд ли бы они вообще возникли, если бы спустя несколько дней после первого приступа не появилось несколько других, более явных признаков, которые посеяли в душе сильные сомнения.