В объятьях зверя
Шрифт:
— Спасибо тебе.
Елена смотрела в его глаза и чувствовала, что не может даже пошевелиться.
— За что? — робко спросила она.
— За то, что ты не оставила меня.
В этот момент, слыша, как в ушах отдается звук собственного сердцебиения и шумит кровь, едва дыша, чуть ли не насильно проталкивая воздух в легкие, дрожащей ладонью она коснулась щеки Деймона. Он, не моргая, накрыл ее руку своей, но не отстранился: казалось, он наоборот, хотел продлить эту секунду.
— Ты нужна мне, Елена. Ты очень мне нужна, — словно молитву, шептал он.
Елена не знала, что ему ответить. Она лишь чувствовала, как по щекам текут слезы, и, хоть глаза застилала пелена, она очень хорошо видела его такие родные и знакомые глаза, в которых по-прежнему горел огонек надежды. Что она могла ему пообещать? Что боль отступит спустя время? Что жизнь больше не сможет сделать больнее?
Она могла
— Я буду рядом.
— Ребекка, это чудо.
Врач-гинеколог, умудренная годами и опытом женщина, хорошо знакомая с Ребеккой и ее историей, перевела взгляд со снимка УЗИ на нее, и ее губы изогнулись в искренней благоговейной улыбке, как будто она была не пациенткой, а ее родной дочерью.
Ребекка, не моргая, смотрела на снимок и заключение врача. И в эти секунды, которые тянулись так долго и которые хотелось продлить еще больше, вокруг остановился весь мир.
Десять минут назад она слышала его сердцебиение. И, кажется, именно в этот момент ее жизнь разделилась на «до» и «после» того самого первого удара, который донесся до ее слуха и заставил ее собственное сердце на миг замереть. На размытом черно-белом снимке УЗИ было сложно что-то разглядеть, но сейчас он стал самым дорогим, что было у Ребекки, — ровно как и слова специалиста УЗИ о том, что беременность протекает без патологий. Она пока не чувствовала этого ребенка, не могла представить, какой он сейчас. Не могла поверить ровно до той самой секунды, пока не увидела этот крохотный комок. Как такое возможно? Из-за чего? Все эти вопросы отходили далеко на второй план, становясь совершенно ничего не значащими. Теперь Ребекка просто знала: этот малыш существует. И осознание того, что ей суждено дать ему жизнь, вдохнуло новую жизнь в нее саму.
— Спрашивать о том, будешь ли ты сохранять беременность, даже не хочу, но по долгу службы должна.
Эта фраза словно вырвала Ребекку из забытья, и, услышав слова врача, она вздрогнула.
— Конечно, — выдохнула она. — Конечно, буду!
Быть может, Ребекка хотела бы сказать что-то еще, чтобы хоть как-то выплеснуть хотя бы часть эмоций, который сейчас захлестнули ее с головой, подобно волнам во время шторма, разбивающим в щепки рыбацкие лодчонки, приставшие к берегу, но больше не смогла сказать ни слова, прижав ледяную ладонь к губам, и чувствуя, как ресницы тяжелеют от слез.
Врач не стала долго задерживать ее, прекрасно понимая, что сейчас состояние Ребекки точно не для больницы. Ответив на все ее вопросы и все объяснив, она отпустила пациентку, и Ребекка, все еще сжимая в руках снимок, вышла из кабинета. Она шла осторожно, по-прежнему боясь упасть, но с каждым шагом опора под ногами была все ощутимее, а в теле, наоборот, разливалась такая легкость, что казалось, еще немного — и вполне возможно будет полететь.
На улице была весна, и теперь весенним воздухом можно было насладиться сполна, вдыхая его полной грудью, захлебываясь им. Ребекка смотрела на залитое лазурью небо и понимала: кто-то свыше действительно дал ей возможность начать новую жизнь, не просто подарив шанс стать матерью. Она знала, что это навсегда останется лишь ее тайной: она носила под сердцем ребенка от любимого человека.
====== Глава 53 ======
Одиночество.
Какое знобкое, скользкое, не знающее жалости и теплоты слово. Оно похоже на серый осенний ливень, стоящий над городом плотной стеной тумана, от которого так хочется спрятаться и найти хоть какой-нибудь, пусть самый маленький уголок, где не будет этого проклятого холода. Этот страшный, всепоглощающий холод был очень хорошо знаком Стефану: ему слишком рано довелось узнать, как быстро внутри разливается пустота, убивая все, чем ты когда-то жил и о чем мечтал. Всего один вечер поставил его по разные стороны баррикад, кажется, со всем миром, и оставил лишь одно: боль, которую время не лечило, а делало лишь сильнее. Он отчаянно искал хоть кого-то, кто мог бы помочь ему хотя бы на час, хотя бы на минуту забыть обо всем, но оглядывался вокруг себя и понимал, насколько далеко теперь оказались все те, без кого раньше ему трудно было представить свою жизнь. Теперь он чувствовал лишь одно: никто из них ему теперь больше не нужен. Стефан был похож на заплутавшего странника, который очень долго был лишен родного дома, но искать обратный путь сил оставалось все меньше. Собственная боль, в одно мгновение ослепившая его, а быть может, совсем юный возраст не дали ему в те страшные дни увидеть главное: на самом деле он был не один. Лишь с течением времени, постепенно становясь взрослее, Стефан начинал понимать: судьба оставила ему частичку оплота, которым для него был родительский дом. Он нашел ее в Ребекке. Она не старалась заставить
Стефан бы многое отдал, чтобы больше никогда не вспоминать об этом слове, которого боялся, наверное, сильнее всего на свете. Однако то, чего он всегда боялся, настигло его спустя годы, толкнув на самое дно огромной темной пропасти, лишь показав ему, насколько он на самом деле слаб. Был ли выход отсюда сейчас? Стефан не знал. Но он чувствовал лишь одно: даже Ребекка не смогла бы восполнить огромную дыру, которая осталась в душе после того, как он оказался разлучен с теми, ради кого он с легкостью согласился бы отдать свою жизнь.
Стефан изо всех сил старался не думать о Кэролайн, вычеркнув ее из своей жизни так, словно бы ее никогда не было. День за днем, как спасительную молитву, он повторял себе лишь одно: он сделал правильный выбор. Однако боль не унималась, и вряд ли он когда-нибудь сможет с ней совладать. Под ледяной коркой ненависти и маской зверя все еще билось сердце человека.
Иногда Никки и Кэролайн снились ему по ночам. В этих снах все было, как прежде: они были все вместе, смеялись, пытаясь дрессировать Оскара, который охотнее всего слушался самую маленькую свою хозяйку, гуляли по зеленевшим аллеям Нью-Йорка, изо всех сил стараясь совладать с роликовыми коньками, которые даже спустя несколько месяцев тренировок казались Стефану ничем иным, кроме как машиной, способной если не убить, то покалечить — точно. Эти сны могли бы стать для Стефана единственным успокоением, хотя бы ненадолго увести его от реальности. Но даже засыпая, он понимал, что, сколько бы времени он ни провел с Никки и Кэролайн во сне, все это останется лишь игрой воображения и на утро растает без следа. Стефан вспомнил, как когда-то давно, еще учась в университете, читал «Божественную комедию» Данте. Тогда она казалась ему не более чем размышлением Данте об устройстве того, другого мира, куда может попасть каждый из нас, подкрепленным его схоластическими взглядами. Сейчас же он с усмешкой думал, что в одном Данте был точно прав — тогда, когда он изобразил, как душа может попасть в ад еще при жизни человека. Если все, что происходило сейчас с ним, еще живым, было не адом, то Стефан просто не знал, как это назвать.
В один из немногих визитов, которые разрешили в изоляторе, Клаус рассказал, что Кэролайн отвезла Никки к Елене. Стефан чувствовал, что это рано или поздно случится, но все равно, когда он услышал это, в груди вновь загорелось томящее пламя, от которого хотелось кричать. Если бы Стефан сейчас был властен над собственной свободой, наверное, он никогда бы не допустил того, чтобы Никки вернулась к Елене. Но холодные бетонные стены камеры, оранжевая роба, на которую он сменил дорогие деловые костюмы, и мерзкая усмешка, которая не сходила с губ грубых, необразованных, не знавших о том, что означают слова «честность» и «достоинство», но наполненных какой-то непомерно сильной, абсолютно больной гордостью, которая была, скорее, не ею, а просто глупым самолюбием и необъяснимой амбициозностью, сокамерников, которые заменили были рядом вместо всех друзей и семьи, напоминали лишь об одном: он бессилен. Однако хотя бы на время справиться с отчаянием от того, что дочери не было рядом, помогало не это, а осознание одной очень важной вещи: Елена никогда не причинит Никки зла. Стефан держался за эту мысль, и на время она смиряла злобу.
Стефан взахлеб читал книги. Романы, новеллы, монографии, детективы — он проглатывал их одну за одной, словно жадно боясь чего-то не успеть. Но даже если книга была интересной, написанной легким, увлекательным языком, она сливалась с остальными, которые Стефан читал накануне, двумя, тремя днями ранее, в единый безликий поток, не имевший совершенно никакого значения. Это был лишь способ — отнюдь не всегда действенный — хотя бы ненадолго выключиться из реальности, от осознания которой становилось невообразимо гадко. Однако теперь Стефан понимал, что едва ли даже очень хорошая книга смогла бы помочь это сделать. Даже если бы он закрыл глаза и уши, на время перестав видеть и слышать все, что могло бы напоминать ему о том, где он находится, ощущение реальности, бившее набатом внутри и сливавшееся со стуком сердца, вместе с кровью разносившее до каждой клеточки организма, до самой души чувство, которое делало его мерзким для себя самого: сейчас он живет не своей жизнью. И каждый новый день медленно убивал в Стефане то, что, быть может, могло бы стать единственным спасением: надежду на то, что однажды он сможет вернуться из этой пропасти.