В объятьях зверя
Шрифт:
— Энзо, пожалуйста, не нужно, — просила Елена.
— Прости меня, — уже тише вновь смущенно повторил Сент-Джон. — Я, видимо, очень сильно поторопил события.
— Дело не в этом, — Елена вновь мотнула головой, больно, почти до крови кусая губы. — Ты ничего не торопил, потому что… Энзо, ты замечательный, — выдохнула она. — Я знаю, сейчас это оправдание звучит, как в дешевых мелодрамах. Но ты, правда, стал очень близким мне за это время.
Секунда за секундой Елена чувствовала, как озноб в теле сменяется жаром, и с каждым мгновением смотреть в глаза Энзо было все труднее. В ее словах не было лжи: ей действительно становилось
— Но я не смогу быть с тобой. Я не готова сейчас к отношениям.
— Елена, послушай, — попробовал успокоить ее Энзо. — Если ты сейчас не готова, я пойму. Мы могли бы…
— Я люблю другого, Энзо.
Эти слова сорвались с губ Елены уже не едва различимым шепотом, а твердым, уже не дрожащим голосом, не оставляя никакой надежды на то, что когда-нибудь они действительно смогут говорит о себе «мы», навсегда оставляя их по разные стороны баррикад. О том, в чем сейчас Елена призналась, не скрывая ничего, предельно откровенно и уверенно, она никогда бы не сказала даже самому близкому человеку. Это было самой сокровенной ее тайной, которую она навсегда хотела скрыть в своей души, научиться жить с ней. Но сейчас говорила, быть может, даже не она — кричала ее душа, разбивая вдребезги последние попытки Елены убедить себя в том, что она сможет справиться с этим. И сейчас слова эти были, наверное, самыми искренними, самыми горячими, самыми чистыми.
Энзо замер на мгновение, не сводя взгляд с Елены.
— Вы… С Деймоном?.. — прошептал он.
Как, наверное, смешно это было: Энзо говорил так, словно других мужчин, кроме Деймона, в окружении Елены не было. Энзо сам не знал, почему в этот момент ему в голову пришел только этот вариант и почему он озвучил его. Энзо никогда не думал об этом: Деймон не рассказывал ему о них с Еленой, хотя за это время они стали очень близки и доверяли друг другу многое, Елена и Деймон не вели себя, как пара — по крайней мере, тогда, когда рядом с ними находился кто-то посторонний. Наверное, точно так же, как Елена, Энзо сейчас не вполне контролировал себя, а потому спросил о том, что понял сейчас, о том, что виделось ему теперь вполне реальным. А самое главное подтверждение своих слов Энзо находил в глазах Елены, которые именно в эту секунду она старалась спрятать.
— Я не знал… — рассеянно, словно в забытьи, пробормотал итальянец.
И в этот момент Елена услышала что-то удивительное в его голосе. Теперь это был даже не страх, не желание как-то выгородить себя — но сильное смущение, стыд, и от этого — еще большая робость.
— Мы с Деймоном не вместе, — перебила его Елена. — Послушай, Энзо… — пробормотала она и обхватила голову руками, не находя себе места, — это, правда, очень сложно объяснить, — мотнула головой Гилберт. — И это в первую очередь моя вина, что я не обозначила границы.
Елена замолчала, вновь подняв на Энзо полные слез глаза. Сент-Джон не говорил ничего.
— Прости меня, — едва слышно произнесла она, хотя понимала, что сейчас эти слова — последние из тех, что, может быть, могли бы помочь. Однако больше ей сказать было нечего.
Энзо молчал еще какое-то время, глядя на Елену.
— Эй, — ласково, добродушно шепнул он, коснувшись предплечья девушки, и Елена вздрогнула, вновь посмотрев ему в глаза. — Елена…
В его взгляде не было отвращения или злобы. В его глазах была лишь тихая грусть — и это рвало сердце на куски.
— Все хорошо, — проговорил итальянец. — Я все понимаю. Давай забудем об этом? Ничего не было. Друзья просто провели прекрасный вечер.
Энзо помолчал немного, а затем с какой-то по-детски робкой надеждой добавил:
— Друзья же?
Елена внимательно смотрела на него, будто бы не веря в то, что он говорит. Парень, видя ее нерешительность, улыбнулся уголками губ, и, наверное, впервые за эти минуты где-то в глубине души Елена ощутила теплоту — не огненный жар внутри, не ледяной озноб, в который ее бросало раз за разом, а какое-то успокоение.
— Вечер выдался очень холодным, — задумчиво сказал Энзо. — Будь осторожна, не простынь.
Елена провела ладонью по руке, но на коже не было мурашек.
Они молчали еще немного, вслушиваясь в ночную звенящую тишину, и в глубине души каждый из них надеялся, что другой сможет его простить.
— Спокойной ночи, Елена, — проговорил Энзо.
— Спокойной ночи, — едва заметно кивнув, словно эхо, повторила Гилберт и, в последний раз взглядом словно бы снова попросив у него прощения, вскоре скрылась в темном доме.
Энзо еще долго смотрел на этот дом, освещенный желтым мерцанием уличных фонарей, думая о чем-то своем, быть может, жалея о том, что все-таки не о нем говорила Елена несколько минут назад. Он поднял взгляд на темное майское небо, усыпанное десятками холодных серебряных звезд, мерцавших в ночной мгле, словно маленькие маячки, будто ведя с ним безмолвный разговор. Но звезды эти были так далеко, что он, наверное, никогда бы не услышал, даже если бы они хотели ему что-то сказать. По губам Энзо скользнула горькая усмешка, и он, ежась от холода, чувствуя, как по коже, которую облепила сначала казавшаяся свободной ледяная рубашка, бегут мурашки, по привычке закурив сигарету, хотя курить совсем не хотелось, прошел к дороге, где его ждал автомобиль такси.
Елена поспешила забрать Никки от Роуз, с которой малышка осталась в этот вечер. Когда Елена забрала дочь, девочка уже крепко спала, поэтому, аккуратно, стараясь не разбудить ее, Елена уложила ее в спальне, а сама спустилась на первый этаж. В доме было темно и настолько тихо, что от этой гнетущей тишины, в которой лишь изредка были слышны глухие звуки заведенного автомобильного мотора с улицы, невозможно было спрятаться. Она окружала со всех сторон, сливаясь со слепой темнотой, необъяснимо пугала и, казалось, способна была свести с ума. Сделав пару неловких шагов, Елена почувствовала такую слабость во всем теле, что поняла, что пройти дальше уже не сможет.
Прислонившись спиной к стене, даже не включив свет, она медленно опустилась на пол, чувствуя, как по всему телу расходится знобкая дрожь. Елена жадно хватала ртом воздух, но грудь словно бы стянуло жестким железным обручем, который не давал дышать нормально. В какой-то момент Елену накрыло волной такого невыносимого необъяснимого отчаяния, что хотело просто закричать — так громко, как это только было возможно, задыхаясь, до хрипоты. Но из груди лишь вырвался сдавленный приглушенный стон. Из глаз потекли слезы.