В океане "Тигрис"
Шрифт:
Скот пасется тут же; что он ест, непонятно — кроме колючек, на песке ничего не растет.
Гуляют куры, мелкие, как цыплята. Под акацией возле перевернутой лодки возятся люди, обмазывают ее корпус какой-то ваксой.
Подошел поближе — в нос ударил острый запах рыбьего жира: они растирают печень акулы и олифят ею доски.
«Салям алейкум!» — «Алейкум салям», — и протянутые радушно руки. «Америка?» — «Россия». — «А, гуд» (не вру, точно, как в газетах пишут). Угощаю сигаретами, в ответ получаю два сырых яйца величиной с небольшую сливу и тут же их выпиваю.
Словарный запас исчерпан, стоим, смотрим друг на друга, улыбаемся. Затем они возвращаются к прерванному делу.
Через сотню-другую шагов начали попадаться приметы двадцатого века: армейские палатки, здания с антеннами и метеоплощадками. Но по-прежнему тянулись вдоль дороги серые заборы, за ними скучали ишаки, кое-где возлежали верблюды.
Меня догнал симпатичный парень и спросил на ломаном английском, куда иду. «На ту сторону перешейка, там мои друзья». — «Я провожу». Пошли вместе. Навстречу шел еще один парень, тоже сказал, что проводит. Пошли втроем. Потом вчетвером — к нам присоединился мужичок постарше, его величали сержантом. Свита росла на глазах, со стороны уже могло показаться, что меня конвоируют. Но спутники были — сплошное дружелюбие и гостеприимство.
Поселок стал цивилизованным, каменным, однако усадьбы совершенно того же типа, что и циновочные: дом, подсобное помещение, дворик, забор.
В один такой дворик меня завели, я было решил, что мы у цели, ан нет, рано радовался. Хозяин, говоривший по-английски сносно, предложил мне стул, выслушал, закипел: «Друзья, друзья!» — объяснил что-то провожатым, и мы двинулись дальше.
Подошли к дому, выглядевшему солидней прочих. Двор, коридор, поворот, комната. Первое, что я увидел, — кровать. На ней сидел человек в форме, весь в мухах. Воздух был насыщен мухами, как парился паром. В жужжащей атмосфере восседали еще три джентльмена: пакистанец, Герман и Тур. Они пили чай из стаканов, сплошь облепленных мухами. Завидев меня, они приветственно замахали руками, послав на меня тучу мух, я тоже приветственно замахал, отсылая мух назад.
На шее у меня висел фотоаппарат: тот, кто в форме, спросил: «Удалось сделать снимки?» — «Да!» — с гордостью воскликнул я. Тур и Герман расхохотались, пакистанцы — полицейский и начальник рыбного промысла — им вторили. Берег— запретная зона, и появляться здесь иностранцам, а тем более фотографировать не дозволяется. Но пленку никто не отбирал, не засвечивал, хозяева были настроены добродушно.
— Есть паспорт? — весело осведомился полицейский.
Протянул ему визитную карточку. Начальник рыбной конторы попросил и себе такую же, поблагодарил и бережно спрятал.
Тур торжествовал: по мнению здешних знатоков, наша стоянка в заливе — лучше не надо и перебазироваться куда-нибудь нет никакой нужды. Завтра утром в Карачи пойдет дау с грузом соленых акул и сопроводит нас. Обстоятельства складываются прекрасно.
Вышли на улицу и услышали треск мотоцикла. Кто это катит в клубах пыли? За рулем — офицер, а за ним — вот встреча-то — Карло! Бродя по поселку, он попал прямо в руки начальника береговой охраны, которого мы разыскиваем.
Отправились все вместе в обратный путь, к деревеньке, к палаткам; они — это я заметил, когда еще шел сюда, — стоят как раз на траверзе «Тигриса». Неужели не уследили за его приходом? Хотя да, была пятница, выходной день, и бдительность слегка притупилась. Зато в остальные дни — ох, рано встает охрана!
Рядом с палатками — небольшой домик, вроде сторожки, в нем нас ждали Эйч-Пи, Детлеф, Норрис, Тору, мы обрадовались им, они нам, словно век не виделись. Состоялась краткая процедура паспортной регистрации — наши имена и прочие данные были зафиксированы на бумаге.
Далее компания, только что собравшаяся вместе, вновь разделилась. Карло, Тору, Детлеф поспешили к «Зодиаку», возле которого уже, наверное, соскучился Асбьерн. А для оставшихся обещал организовать транспорт главный рыболов.
Но прежде он ушел договариваться об аренде завтрашней дау и отсутствовал минут сорок. На часы мы, правда, избегали смотреть и всячески старались скрыть нетерпение.
Вернувшись, пакистанец объявил, что дело в шляпе, что дау отправляется с противоположной стороны перешейка и мы туда должны добираться своим ходом. Лицо Тура на мгновение вытянулось, но он справился с эмоциями и выразил сердечную благодарность.
Четверть пятого, а на три назначался радиосеанс. Давным-давно пора домой. «Да, да», — соглашались хозяева, улыбались, шутили и не ударяли палец о палец. У берега не виднелось ни катера, ни мотобота, на песке обсыхали весельные каноэ. Очевидно, какая-то из них и послужит транспортом. «Это ж по меньшей мере еще час», — шипел Тур.
Явились лодочники и занялись спуском каноэ на воду.
Спускали ее, перекладывая от кормы к носу четыре деревяшки с желобом для киля. Пять шагов — и пауза. Три шага — и пауза.
Наконец, нас пригласили садиться.
Усаживались на дно, как при академической гребле, только лицом вперед, тесно, чтоб уместиться. Кроме нас пятерых, село еще восемь человек: двое на веслах, один правит, двое — начальники, прочие просто так.
Лодка пошла, и Тур завопил, как оглашенный: «Утопим камеры! Норрис, сядь по центру! Юрий, держись!»
Норрис никак не мог просунуть свои длинные ноги под банку, мне не хотелось хвататься за борта, так как ладони прилипали к акульей смазке, а схватиться подмывало, ибо лодка качалась и норовила опрокинуться. Но спутники наши чувствовали себя превосходно. Зря мы, видимо, опасались: длинные шесты-весла с деревянными кругами на концах служили по мере надобности ауттригерами, гребцы опирались ими на воду и убирали крен. Все же и при понимании этого ощущение, что сидишь на плечах канатоходца, не исчезало.
Работяжка «Зодиак» успел сбегать к «Тигрису», разгрузиться, вернуться на берег за последним пассажиром и нагнал нас на полпути, как ту черепаху из басни. Мы передали с борта на борт, от греха подальше, аппаратуру и длинноногого Норриса. Норрис, оценив картину со стороны, заржал и вскинул камеру. Я представил себе, как торчат из пироги наши головы: моя — в белом картузе, Тура — в кепи, Германа — в индийской повязке, Эйч-Пи — без ничего, белобрысая, и разделил Норрисово веселье, а товарищи с готовностью разделили мое, так что мы вправду чуть не перевернулись — от общего хохота.