В открытом море(изд.1965)-сборник
Шрифт:
— Покалечить и на берегу могут. Где теперь не бомбят? А мальчонка ведь из-за нас страдает. Помог он нам здорово. Не могли мы его в поселке оставить, когда погоня началась... — продолжал твердить свое боцман. — Беспризорничать ему теперь, что ли?
Эти доводы, видимо, подействовали на лейтенанта. Когда на катер явился командир подразделения Пухов, он сам обратился к нему с просьбой команды. Пухов выслушал его и сказал:
— Приведите паренька в кают-компанию.
Матросы подтянули Степе ремень, на голову надели чью-то бескозырку и, показав, как надо представиться командиру, сказали:
— Только не робей: грудь расправь, голову держи выше и не мямли. Чекань каждое слово!
Спустившись вниз, Степа набрал полную грудь воздуху и выкрикнул:
— Разрешите войти?
От его звонкого голоса узкий коридорчик загудел, как гудит глубокий колодец, когда в него крикнешь. Степа испуганно взглянул наверх. Толпившиеся у люка матросы одобрительно кивали головами и жестами подбадривали: «Правильно, продолжай действовать так же».
Услышав ответ «входите», Степа прошел в кают-компанию, щелкнул каблуками, вскинул к бескозырке руку и как можно громче отчеканил:
— Товарищ старший лейтенант, юнга Степан Кузиков явился по вашему приказанию!
— Ну и голос! В ушах даже звенит, — улыбнулся Пухов. — Кто же тебя в юнги произвел?
— Отец, он был бригадиром на сейнере [6] «Кефаль».
— О, да ты, брат, опытный моряк, оказывается! Сколько же тебе лет?
— Тринадцать! Весной четырнадцать исполнится! — не теряясь ответил Степа.
— В какой класс перешел?
— В шестой.
— Пионер?
— Так точно.
6
Сейнер — рыболовное судно.
Расспросив подробно о родителях и бабушке, Пухов, сожалея, сказал:
— Не могу я тебя на катере оставить. Мы воюем, скитаемся из порта в порт, а в твои годы в школе учиться надо. Придется где-нибудь на берегу определить...
— Товарищ старший лейтенант, — взмолился Степа. — Я вас очень прошу... Мне фашистам мстить... я на катере учиться буду. Честное пионерское.
— Как же ты сумеешь без учителя, учебников?..
— Вот увидите... хоть и трудно будет, но я постараюсь.
— Мы ему поможем, товарищ старший лейтенант, — вдруг раздался голос сверху.
— А это кто там еще?
Пухов выглянул из кают-компании и, увидев в квадрате люка головы матросов, возмутился:
— Кто вам разрешил находиться здесь?
— Так что нечаянно, — попробовал оправдаться Панюшкин. — Мальчик громко разговаривал... сочувствующие мы...
— Это не вы ли в разведку ходили?
— Мы.
— Теперь понятно, почему вы тут болеете!
Пухов поднялся на верхнюю палубу.
— За доставку «языка» представлю к награде, — сказал он. — А парнишку вы зря с толку сбиваете. Ему в тыл, в школу нужно.
— Да у нас лучше, чем в тыловой школе, — обступив старшего лейтенанта, начали убеждать катерники. — Мы по очереди с ним заниматься будем и воевать научим. Где он отца найдет?
— У нас радист в техникуме учился, мотористы десятилетку окончили...
Пухов задумался. Бойкий и шустрый парнишка ему нравился. «Может, ему лучше на корабле остаться? Какое теперь учение в школе прифронтовой полосы? — размышлял он. — А на катере строгий порядок, чистота, дисциплина. Пусть с детства привыкает и закаляется. Из таких хорошие моряки вырастают».
— Добро, оставлю его на нашем катере под ответственность боцмана, — наконец согласился старший лейтенант.
С этого дня у Степы началась новая, скитальческая жизнь катерника.
Лейтенант подарил ему старый курсантский бушлат, щуплый и низкорослый Симаков отдал свою фланельку, тельняшку и ботинки. Боцману осталось добыть только рабочий комбинезон и форменные брюки.
«Морской охотник» ни в одном порту больше суток не задерживался. Портновской мастерской не воспользуешься. Гвоздев повздыхал и сам взялся за шитье. Вместе со Скрыбой они распороли запасные брюки, плащпалатку, забытую на катере разведчиками, и принялись орудовать ножницами. С выкройкой они справились довольно быстро, но с шитьем намучились.
До службы на флоте боцман работал в кузнице молотобойцем. Иголка для его сильных рук была слишком легким и непривычным инструментом. Стараясь удержать ее в толстых пальцах и вести ровную линию шва, он затрачивал столько усилий, что через двадцать-тридцать минут делался мокрым от пота.
— Вот же проклятая колючка! — ругался он. — Так и норовит выскочить.
— Не пожелаете ли щетину испробовать? — предложил Скрыба, имевший сапожный инструмент. — Чего зря нервы портить!
Сам он шилом прокалывал плотный брезент и, действуя двумя дратвенными концами, не спеша накладывал стежок на стежок, словно в его длинных руках был не материал комбинезона, а толстая подошва.
Боцман сердито отмахивался:
— Я ведь не седло шью. Понимать надо.
— Зато у меня покрепче будет, — твердил свое Скрыба. — До ста лет не сносит.
И он сшил такой крепости комбинезон, что швы его стояли колом, а пуговицы невозможно было отодрать зубами. Никакой дождь не пробивал Степину «робу», вода с нее скатывалась, как с кожуха мотора. Боцманские брюки, конечно, уступали в крепости, но фасоном своим они покорили самых придирчивых франтов.
В наглаженном клеше и бушлате с сияющими пуговицами, в лихо надвинутой на бровь бескозырке Степа как бы сделался выше ростом и плечистее, из мальчика вдруг превратился в заправского юнгу, которого хоть сейчас выставляй на парад.
«Морской охотник» стал для Кузикова родным домом. Юнга привык к скитаниям по морю, к авральным работам, частым тревогам, стрельбе и опасности. Он научился спать урывками, вскакивать с постели по первому свистку. Безропотно переносил проливной дождь, стужу и ветер.
Школьных учебников на катере не было, только у радиста сохранились старые записи по физике и математике. По ним он и повторял со Степой все, что знал. Другие же катерники обучали его стрельбе и сигнальному делу. Но Степу больше всего привлекала механика. В походах и на стоянках он почти всегда находился в машинном отделении: помогал чинить моторы, перебирать и смазывать механизмы. Его комбинезон весь был испятнан маслом, пропах бензином.