В ожидании весны
Шрифт:
Наступила Эпоха Страшных Зим, и все жили в эту эпоху и не знали, когда она закончится.
И когда они встречали тот Новый, 1993 год, вообще ничего не знали. Встречали дома у Тиграна и Аэлиты. И это было тогда, когда у них в друзьях еще был Арам Назарян, обворожительно улыбающийся АН-35.
Они сбежали в гараж Тиграна и напились и даже не закусывали, потому что нечем было особо закусывать. Они пили, потом еще пили, но не могли заснуть, как ни старались.
– Так мы умрем, – сказал Тигран Гаспарян.
– Не умрем, – возразил Ваге.
– А что, выпить есть еще? – спросил Тиго.
– Смотри, – ответил Ваге, –
И потом Тигран сказал, что странно, что ереванцы не кончают собой, потому что такую жизнь невозможно вынести. И тогда Ваге сказал, что самоубийства начнутся весной, с начала марта. Тиго согласился с ним, потому что так было и в прошлом году. И он подумал: так будет и в этом (лучше б он так не думал).
Ваге продолжал:
– Люди будут убивать себя, потому что весна им ничего не даст, кроме беспрерывных дождей. Весной у человека все клапаны открываются, и, чем труднее зима, тем они весной открываются больше, и эти отверстия заливает дождевой водой. Человек кончает собой, чтоб не задохнуться. Клапаны – это очень важно, – докончил Ваге и вытащил пробку из бутылки.
Бутылка сказала:
– Хлоп!
И тогда чах Гарик прошептал:
– Серая, серая жизнь!
Они лежали в машине Тиграна, в гараже и пили. На полках, вдоль стен были бутылки и свечи. Они назло всем выключили свет и зажгли свечи. В новогоднюю ночь правительство подарило Еревану электричество. На два дня: тридцать первого и первого… От свечек по стенам гаража ходили длинные тени.
Гарик снова вздохнул:
– Серая, серая жизнь! – Потом присел, включил магнитофон и снова лег. И они втроем стали слушать Себастьяна Баха. И Гарик заплакал, потому что тоже был очень пьян. И когда он заплакал, Ваге и Тигран приложились к своим бутылкам (в ту ночь они отвергли понятие «рюмка»).
В новогоднюю ночь они пили, пили, потом еще пили и слушали Баха.
Прослушав всю кассету до конца, они прихватили по бутылке и пошли гулять по Еревану. Шел снег. Они пошли к Опере. На площади Оперы было много людей; они танцевали, и в небо то и дело взлетали ракетницы. Под большой елкой кружили дети, и очень громко играла музыка. И вдруг Гарик закричал:
– Скоты! Скоты! Что вы веселитесь? Бараны!!!
Гарика кто-то ударил, и он упал на снег. Затевать драку не имело смысла (они были слишком пьяны), к тому же ударивший тут же исчез, и они не разглядели его. Ваге и Тигран оттащили Гарика в сторону. Он притих и уже больше не кричал. У него из носа текла кровь, и Тигран пожертвовал своим носовым платком.
– Он сбежал? – спросил Гарик.
– Да, – ответили Ваге и Тигран хором.
– Я сильно пострадал?
– Жить будешь, – ответил Ваге, прикладывая к носу Гарика платок.
– Пошли отсюда, – сказал Гарик и с помощью друзей встал на ноги.
Они пошли к Лебединому озеру. Там было не так многолюдно, и они прикончили свои бутылки.
– А не пойти ли нам к нашим девочкам и детишкам? – спросил после этого Гарик.
– Пойдем. Делать-то нечего, – сказал Ваге. – Правда, детей у меня нет. Мы все еще не можем забеременеть.
– А что по этому поводу думает наш Тигранио?
– Я – за, – кивнул Тигран Гаспарян. – Пошли.
И они пошли обратно домой к Тиграну. И Гарик Тиграну на ухо сказал:
– Жизнь – сучка, правда?
– Молчи, Гарик джан. Ради бога, молчи!
– Серая, серая жизнь! – вздохнул тот.
Серая,
Люди ходили злые, не верующие ни в кого и ни во что. А ведь совсем недавно, еще пару лет назад, все верили и надеялись. Учреждения в Ереване стояли, потому что там не топили; стояли заводы, потому что не было электричества. В каждой квартире стояли железные печки. Каждая семья топила чем попало: старой обувью, тряпками, книгами… Лучше всего горела резина, но от нее было много дыма. А те, у кого были дрова, считались богачами. Магазины были пусты, хлеб продавали по талонам (250 граммов на душу).
Казалось, ереванцы жили по инерции. Старики, не выдерживая холодных зим, умирали. Гробы стоили очень дорого, и не всякая семья могла себе позволить гроб. Гробы брали напрокат. Так говорили. Если в семье были старики, родственники молились, чтобы они не умерли, потому что похороны стоили очень дорого, места на кладбище тоже. И денег ни у кого не было. И известна была шутка того времени:
– Ради бога, не помри вдруг: денег нет!
Но ереванцы не смеялись. Очень редко можно было увидеть на улице смеющегося человека. Такого не бывало. А если кто и смеялся, значит, наверняка это был псих какой-нибудь. Психов развелось очень много. Часто можно было встретить идущую по улице молодую, очень красивую девушку, говорящую с собой и даже жестикулирующую. Но были и настоящие психи из психиатрических больниц. Говорили, что неопасных выпустили на волю, потому что больницы не отапливались и кормить психов было нечем. Оставили только буйных и маньяков, хотя люди и утверждали, что выпустили всех…
Одного такого настоящего психа каждый день можно было встретить у Оперы. Он имитировал сирену «скорой помощи». У него так похоже получалось!!! Говорили, что он этим зарабатывал на жизнь. Люди давали ему деньги, а он выл сиреной…
По вечерам все в Ереване зажигали свечи. Не было электричества. Наверное, Ереван был самым молящимся городом в мире.
, .
6
Тогда была все еще зима (январь!), и Тиграну Гаспаряну позвонил Ваге Саакян и попросил зайти. И Тигран пошел. Ваге по-прежнему жил с родителями своей жены на Проспекте.
– Как хорошо, что ты пришел, – сказал он, помогая Тиграну снять пальто. У него были голубые глаза, длинные волосы, усы, борода, и он очень был похож то ли на рок-певца, то ли на Иисуса Христа.
– Что-нибудь случилось? – спросил его Тигран.
– Нет. Да. То есть ничего особенного.
– Где Тагуи?
– С родителями поехала к родственникам. Проходи, садись.
Они вошли в комнату, и Тигран сел в кресло, рядом с железной печкой. Она издавала утробные звуки, и в комнате было тепло.
Тигран закурил.
– Знаешь, почему я тебя позвал? – спросил Ваге.
– Откуда мне знать?
– Ну, так слушай. Я написал рассказ.
– Только и всего?
– Да. А этого мало?
– Нет. Извини.
– Сейчас я прочту, и ты скажешь, что ты об этом думаешь.
Ваге Саакян стал читать. Нервничая. Волнуясь, запинаясь, сбиваясь, теряя строчки и дыхание. Печка по-прежнему гудела, и еще был слышен ход настенных часов… Когда Ваге закончил читать, Тигран сказал:
– Да.