В Питер вернутся не все

Литвиновы Анна и Сергей

И Полуянов с величайшей осторожностью, держа за ребра, вытащил из блокнота клочок, оставшийся от фото, продемонстрировал его оператору. Старик прищурился и потянулся взять обрывок, но Дима отвел руку в сторону, бросил:

– Осторожно, Аркадий Петрович, там могут быть отпечатки пальцев!

– Охо-хо-хо, следствие ведут колобки… – насмешливо проговорил Старообрядцев.

Потом вытащил из заднего кармана своих тренировочных штанов щегольский очечник, нацепил на кончик носа пижонские очки и забормотал:

– Поднесите

поближе! Нет, дальше, еще дальше... Верните назад! Стоп!

Дима с неудовольствием подумал, что главный оператор в любви к приказаниям мог бы дать сто очков вперед покойному режиссеру-постановщику. Но огрызаться не стал, понимал, что Аркадий Петрович ему нужен.

– И что же это такое, позвольте узнать? – осведомился Старообрядцев.

– Как видите, клочок фото. Я нашел его в проходе между тамбурами. А в тамбуре в тот момент здорово пахло сожженной бумагой. Предполагаю, что кто-то (возможно, убийца) решил избавиться от улики и срочно сжег ее. Он держал фото за этот краешек, обжегся и клочок уронил. А потом, наверное, подумал, что он улетел вместе с пеплом, и не стал искать. Наверное, очень спешил.

Слушая Полуянова, оператор напряженно всматривался в обрывок, потом проговорил:

– А что вы от меня-то хотите?

– Возможно, вы узнаете фото, – пояснил Дима, отчасти чувствуя себя идиотом.

– Да что тут можно узнать? – насмешливо хрюкнул Аркадий Петрович. – Ноги чьи-то? Вы меня просите их опознать?

– А почему нет?

– Н-да, беда, коль пироги возьмется печь сапожник...

– Печи#, – ласково поправил журналист.

– Что-о? – надменно переспросил оператор.

Дима кротко пояснил:

– У Крылова в басне «Щука и Кот» говорится: «Беда, коль пироги начнет печи# сапожник...» «Начyет печи#», а не «возьмется печь».

– Вот именно! – ее растерялся Старообрядцев. – Вы разбираетесь в баснях-побасенках, строчите их в свои газетки – ну и продолжайте в том же духе. А расследование убийств оставьте, ради бога, профессионалам.

– Так профессионалов же нет! Вон, даже милиционеры дрыхнуть пошли.

– Ничего, приедем в Москву, там специально обученные люди разберутся. Следователи, прокуроры, опера... А вы тут только улики затаптываете...

– Вам охота в Москве на допросы ходить? – усмехнулся Полуянов.

Оператор не отвечал. Переключил свое внимание на кусочек фото и стал в него всматриваться, скомандовал:

– Чуть дальше от меня! Стоп! – А потом вдруг воскликнул: – Да это ж Вадика брюки! Да, по-моему, Вадика... Он ведь тогда гордился ими. «Мои пасхальные штаны» называл...

– Вадика – значит, Прокопенко?

– Ну да.

– Вы уверены?

– Слушайте, молодой человек! Вы что, издеваетесь? Как я могу по клочку бумажки опознать чьи-то штаны со стопроцентной уверенностью? Кому рассказать – засмеют! Вас – прежде всего.

Дима оставил без внимания выпад оператора. Его подобными

булавочными уколами не пронять. Жизнь в России и профессия нарастили ему необходимый слой толстой кожи. На него и с кулаками, и с ножом бросались, и под дулом пистолета Полуянов стоял не раз, и от автоматных очередей улепетывал. Не заденет его ворчание старичка.

Журналист лишь задумчиво протянул:

– Интересно, кому сейчас могла помешать фотография Вадима Дмитриевича?

А Старообрядцева, кажется, пробило на воспоминания:

– Да, точно, Вадика брючата. Он тогда их в Локарно купил... Мы с ним вместе ездили на фестиваль... По-моему, в восемьдесят девятом... или в восемьдесят восьмом... Он на костюм этот льняной, от «Хьюго Босс», почти все свои командировочные просадил. Над ним тогда еще все в делегации смеялись: мог бы пар пять джинсов купить или дубленку, так нет – летний льняной костюм... А Вадик нам отвечал: «Что б вы понимали в шмотках, троглодиты!» И вы знаете, молодой человек, – расчувствовавшийся Аркадий Петрович вдруг смахнул согнутым пальцем внезапно набежавшую слезу, – жизнь показала его правоту... Он ведь те штаны, наверное, лет десять носил, им сносу не было, и вид имели очень даже презентабельный. Что вы хотите, «Босс»! Остальной народ в стране эту марку гора-аздо позже оценил...

Дима же попытался вернуть разговор в нужное ему русло и повторил:

– Все-таки я не понимаю, кому сейчас в срочном порядке потребовалось уничтожать фото Прокопенко?

– Может, тут дело не в нем, а в том, кто был изображен с ним рядом? – весьма прозорливо заметил оператор.

– Фотография давняя, – молвил репортер, – наверное, середины девяностых годов. Возможно, там проводница наша была изображена?

Дима понял, что проговорился, выдал, так сказать, тайну следствия, лишь когда Старообрядцев удивился:

– А она-то здесь при чем?

Сказавши «а», следовало говорить и «б». Да и седовласый оператор тогда начнет ему доверять еще больше. Поэтому Дима пересказал краткими штрихами историю, что поведала ему железнодорожница.

– Вот как... – задумчиво протянул Аркадий Петрович. – Да, Вадик всегда был ловеласом. То-то я смотрю: мне личность проводницы вроде бы знакома... Но как же она постарела! Хотя, наверное, не меньше меня. А хотите я вам, услуга за услугу, расскажу про Елисея нашего, Ковтуна?

Старообрядцев достал еще одну сигаретку «Суперслим».

– Естественно, хочу.

– Вы знаете, что он – наркоман?

– Вот как? Честно говоря, я по нему не заметил.

– И тем не менее.

– А вы откуда знаете?

– Молодой человек, – с высокомерным оттенком заметил оператор, – пора бы вам уже понять, что кино – как коммуналка. Все про всех знают все.

– Знают-то знают, а вычислить, кто убийца, не могут, – буркнул, словно про себя, журналист. – Ладно, давайте рассказывайте.