В Питер вернутся не все
Шрифт:
– Но, если есть завещание... Надо было явиться к этой балерине! Потребовать свое!..
– Твоя бабушка – а потом и твоя мама – делать это категорически отказались.
– Но почему?
– Бабушка просто очень боялась того, что ее связь с генералом выплывет наружу. Ведь она коммунистка была, секретарь парторганизации. И тут вдруг – внебрачная связь, да с кем! А мама... Ну ты же знаешь нашу маму. Она очень любит истории про принцев – и совсем не приспособлена к жизненным дрязгам. А тут бы пришлось доказывать,
– Ну а сейчас... Сейчас, наверное, слишком поздно, – задумчиво произнес я. – Ведь у завещаний, кажется, какие-то сроки давности есть... Не вступил вовремя в наследство – и все, до свидания.
– Но ведь текст завещания остался. И его копия в нотариальной конторе наверняка тоже, – задумчиво произнес отец. – И Лидия Лебедева еще жива. И ты, – он внимательно взглянул на меня, – наконец вырос и производишь впечатление человека, который, м-мм... умеет устраиваться в жизни.
– Я все понял, папа, – поспешно кивнул я. – Я все понял...
Старики – они как дети. Только что горе горькое, жизнь кончена, но обрати на них внимание, пожалей, приласкай – и мгновенно расцветают.
Вот и спасенная Надей старушка, совсем недавно почти что умиравшая, в метро воспрянула духом – несмотря на час пик и духоту. Царственным кивком поблагодарила паренька, уступившего ей место, и даже пыталась, перекрикивая грохот поезда, завязать с Надей классическую пенсионерскую беседу – что цены растут, на улицах грязь, а от приезжих шагу ступить некуда...
Надя в разговор не вступала. Ей места, разумеется, никто не уступил, и девушка, одной рукой вцепившись в поручень, второй пыталась отстучать Мишке извинительную эсэмэску. На свидание она уже опоздала – как минимум на двадцать минут. Может, просто бросить бабку на «Пушкинской» и со всех ног рвануть в кафе? А то ведь, мелькнула предательская мыслишка, одноклассник может и не дождаться. Он парень видный, а в столичных увеселительных заведениях девушек вечерами куда больше, чем молодых людей...
Но отвязаться от старухи оказалось не так-то и просто. Едва вышли на станции, та по-хозяйски оперлась на Надину руку и объявила:
– Я решила: мы пойдем по Дмитровке – там народу меньше.
– Послушайте! – психанула Надя. – Давайте вы сами пойдете по Дмитровке! А я между прочим опаздываю!
И старуха мгновенно преобразилась: снова – потерянный взгляд выцветших старческих глаз, дрожащие губы, и воздух начала хватать, будто задыхается, взмолилась:
– Деточка! Не бросай меня!
Вот артистка!
А тут, очень кстати для бабки, и от Мишки ответная эсэмэска пришла: дескать, извини, застрял в пробке, когда доплетусь, неизвестно.
Надя же короткой вспышкой вдруг увидела себя со стороны. Что ж у нее за нескладное житье-бытье! Кругом –
«Так, видно, всю жизнь и будет, – грустно подумала она. – Вечно решаю чужие проблемы, провожаю других. А те, кого жду я, – не приходят...»
И дело, конечно, не в безобразно опаздывающем однокласснике. Бог с ним, с Мишкой. Главное: Димка Полуянов – ее единственная и настоящая любовь – тоже не звонил. Уже целых три дня...
Старуха же, будто почувствовав ее состояние, вдруг спросила:
– Детонька... А ты уверена, что хочешь идти на это свое свидание?
– С чего вы взяли про свидание? – буркнула Надежда.
– А куда еще можно спешить – в центре Москвы, в восемь вечера? – улыбнулась бабуся. И вдруг предложила: – Давай лучше ко мне в гости пойдем. Я тебя чаем напою...
«...И буду весь вечер вещать: про низкую пенсию да про всякие артриты с артрозами».
– Нет, спасибо, – покачала головой Надя. – До подъезда вас доведу, раз уж взялась, а дальше – у меня дела.
Бабка же – проницательно взглянула на нее и вдруг вымолвила:
– Знаешь, милая. Я не буду тебя уговаривать. Скажу лишь одно: когда тебе будет восемьдесят восемь – как мне, – ты поймешь. Что в старости больше всего жаль не ушедшей молодости и не былой красоты. На самом деле жальче всего тебе будет времени, которое ты в своей жизни потратила – на неинтересных людей, на пустые разговоры. На ненужные свидания...
– А вы, конечно, человек исключительно нужный, – не выдержала Надя.
Старуха лишь рукой махнула:
– Да разве я про себя! Что я – ноль, безликая тень. Всю жизнь в домработницах. Я тебя совсем с другим человеком познакомить хочу. С хозяйкой своей. С Лидией Лебедевой. Слышала про нее?
– Лебедева? Это... это та самая? Знаменитая балерина? Любимица Сталина? – наморщила лоб Надя.
– Это не просто балерина, – строго произнесла старушенция. – Лидочка – великий человек. Талантливый. Мудрый.
И неожиданно сбавила пафосный тон, взглянула моляще:
– Давай поднимемся. Пожалуйста! Лидочка, она... она очень одинока! И так любит, когда к нам приходят гости!
Надя когда-то видела – разумеется, в записи, совсем старой, черно-белой, – как блистательно Лебедева танцует партию Китри в «Дон-Кихоте». И, помнится, поразилась – даже не технике исполнения, а той бешеной энергии, что излучала балерина. Она вся была огонь, вихрь, сгусток счастья. Но то были съемки, кажется, шестьдесят какого-то лохматого года. Это ж сколько лет Лебедевой сейчас?