В плену подозрений
Шрифт:
Я неторопливо рассказал ей все, что тогда произошло. Не упуская ни малейшей детали. Но при этом невольно поймал себя на мысли, что в моем голосе отчетливо слышались нотки какой-то непонятной нервозности. Внимательно слушая мое повествование, Джоан все больше и больше бледнела. Заметив это, я постарался держать себя в руках. Попытался как можно комичнее пересказать, как пару раз уронил ее на траву, как спотыкался, ударялся об изгородь, как грохнулся лицом вниз, на пол кухни того дома... Похоже, помогло. Во всяком случае, цвет ее лица заметно улучшился. Но серьезное выражение так и не исчезло.
— Спасибо, Геван, — неожиданно тонким голосом поблагодарила она.
— За что?
— За все те дни, которые ты подарил мне, которые мне теперь предстоит прожить. От всей души большое тебе спасибо, потому что, не сомневаюсь, это будут
— Не возражаешь, если часть из них я посвящу моим чисто собственническим интересам?
— Попробуй от них уклониться! Только попробуй, и я буду как тень ходить за тобой по улицам, изо всех сил колотя в сковородку и размахивая плакатом: «Люди, этот человек разрушил мою жизнь!»
— Разрушил твою жизнь?
— Это всего-навсего предположение... после того, как ко мне вернутся силы. Господи, Геван, ты только посмотри, какой чудесный у тебя синяк под глазом!
— А какая восхитительно белоснежная повязка у тебя на голове!
— Они выбрили мне затылок. Чудовищно! Я смотрела в маленькое зеркальце, когда мне делали перевязку. Теперь у меня вид совсем как у монашенки какого-нибудь религиозного ордена. Почему ты так странно смотришь на меня?
— Компенсирую себя за все то потерянное время, когда ты была совсем рядом, а я тебя даже не видел.
— Ну и каков приговор?
— Ты великолепна, Джоан Перри. Слава богу, у тебя хорошие кости.
— Хочешь сказать, толстые и крепкие.
— Не возражаешь, если я буду продолжать глазеть на тебя?
— Если ты будешь продолжать глазеть на меня таким образом, я, скорее всего, брошусь тебе на шею, а это не совсем прилично. Я должна быть застенчивой, по-девичьи скромной и сдержанной. Мама всегда учила меня: никогда не вешайся мужчинам на шею. Обычно это их очень нервирует.
— Я только и мечтаю о том, чтобы ты меня нервировала. Какая прекрасная суббота и какое прекрасное воскресенье! Мы проводили вместе каждую свободную минуту. Нам было о чем поговорить, и мы говорили, говорили, но о чем, собственно, говорили — убей меня, не помню. Мы просто запоминали друг друга — глазами, ушами, кожей, сердцем... Когда такое происходит с кем-нибудь другим, это обычный случай влюбленного состояния под летней луной. Когда же такое случается с тобой, это изменяет весь окружающий тебя мир.
Такого со мной еще никогда не была. Нигде и ни с кем. Она была жива, полна желаний, и у нас не было ни малейшего вопроса относительно того, что мы сделаем со своими собственными жизнями. Она была Джоан, та самая Джоан, моя Джоан, и я всем сердцем желал, чтобы она навсегда оставалась моей, и только моей. Вся до самого конца, включая ее неожиданные приступы застенчивости, иногда даже почти девичьей робости, чистейшую нежную ткань ее кожи, тонкие кости, чудесные очертания ее кистей и лодыжек, удивительное богатство ее тонкой талии. Я смотрел на ее великолепное тело, и мне страстно хотелось, чтобы оно как можно скорее наполнилось таинством нашего с ней ребенка. Не в силах себя сдержать, я поделился с нею этим, и в ответ она сказала, что это хорошая идея, что это вполне можно устроить и что она уже где-то видела конкретный план того, как именно это надо делать. В ее чувстве юмора было какое-то необычное сладострастие, о котором я раньше даже не подозревал и которое доставило мне искреннее удовольствие. Джоан также с на редкость серьезным видом довела до моего сведения, что не желает ничего знать о женщинах в моей прежней жизни, потому что она абсолютно уверена, что со временем сможет заставить меня полностью о них забыть. Выражение ее глаз и движения восхитительных губ, когда она выносила этот приговор, не вызывали ни малейших сомнений в том, что так оно и будет. Каждая минута, каждое мгновение, проведенное с ней, заставляли меня страшиться даже самой мысли о том, что ее может со мной не быть, что я вдруг могу ее потерять...
Заседание Совета директоров было назначено на десять часов утра в понедельник. Меня еще практически до рассвета тайком провели в здание управления, где мне пришлось долго ждать на складе. В обществе множества ящиков и мешков с канцелярскими товарами. По дороге на завод Тэнси рассказал мне, что они уже нашли и задержали Лефея в Балтиморе, доставили его сюда, в Арланд, но досье при нем не было.
Когда настало время моего выхода, один из молодых людей Тэнси открыл дверь склада и коротко кивнул мне. Часы
Прежде чем войти в комнату вместе с Тэнси, я, слава богу, не забыл стереть с лица глупую, если не сказать идиотскую, ухмылку и подавить в себе дикое желание влететь туда с громким воплем: «Сюрприз! Сюрприз!»
Внутри все было как обычно — клубы сизого дыма, расплывчатые лица... Мои воспоминания нарушил дядя Ал, как ни в чем не бывало заметивший:
— А мы было подумали, что ты совсем забыл об этом, Геван.
Искоса бросив быстрый взгляд на Мотлинга, я узнал тот извечно невозмутимый вид профессионального игрока в покер, который давным-давно научился не рвать карты от отчаянной злобы при очередном проигрыше. Ничего страшного — будет следующая сдача, а потом еще, еще... Ники при виде меня, очевидно, побледнела, хотя полной уверенности у меня в этом не было. У нее были точно такие же глаза, как у Мотлинга: абсолютно спокойные, чуть задумчивые, испытующие.
Затем мой взгляд остановился на Лестере Фитче. Кожа на его до неузнаваемости посеревшем лице, казалось, слезла с костей, повиснув где-то внизу, как пустые мешочки. Неуклюже наклонившись, он пробормотал что-то на ухо председателю Совета Карчу и, шатаясь, вышел из комнаты, чуть не ударившись о дверной косяк. Один из молодых людей Тэнси, не дожидаясь приказа, сразу же последовал за ним.
Само заседание продлилось недолго. Соответствующие документальные записи полностью подтвердили как размер моих активов, так и право преимущественного голоса. Затем слово попросил старый Уолтер Грэнби. Не вставая с места, он снял свою кандидатуру, заметив, что был бы куда более полезным нашей компании, если бы смог полностью посвятить себя исключительно финансовым вопросам, и выразил надежду, что я соглашусь вновь взять бразды правления компанией в свои руки. Карч попробовал было возразить против столь неожиданного снятия кандидатуры, но его слова прозвучали не более чем пустой формальностью. Никто из присутствующих не обратил на них ни малейшего внимания. Дядя Ал с видимым удовольствием поддержал предложение Грэнби. Все в ожидании повернули головы в мою сторону. Я прочистил горло и услышал собственные слова, что буду рад последовать их предложению, если оно, конечно, будет подтверждено должным голосованием. После чего Грэнби довольно бесцеремонно отмел в сторону еще одну кандидатуру, растерянно и поэтому как-то робко предложенную Карчем. Теперь выбирать предстояло только между Мотлингом и мной, и стало полностью понятным, почему Ники так хотелось, чтобы я воздержался от голосования: им удалось каким-то образом переманить на свою сторону всего только одного крупного держателя акций, и по лицу Карча было видно, что для него происходящее стало весьма и весьма неприятным сюрпризом. Ведь если бы я последовал настойчивой просьбе Ники и не принял участия в голосовании, Мотлинг победил бы на все сто процентов. И снова остался бы президентом нашей компании!
С моим же пакетом голосующих привилегированных акций ни о какой сколь-либо реальной состязательности не могло быть и речи. И конечно, в первом же туре выиграл я. Как говорят, «однозначно». И теперь мне предстояло доказать делом, что мой предыдущий успех на этом высоком посту не был случайным. В глазах Тэнси я заметил нечто вроде легкого удивления и даже скрытого одобрения. Последовали негромкие и, надо заметить, жидкие аплодисменты, меня официально ввели в члены Совета директоров, и первое, что я сделал без малейших колебаний, — это заблокировал назначение туда Лестера Фитча.
Карч объявил заседание закрытым, и все медленно потянулись к выходу из прокуренной комнаты Совета в широкий вестибюль. Там ко мне подошла Ники, вложила изящную руку в мою, заглянула мне в глаза и тихо сказала:
— Наверное, я тогда была просто упрямой и назойливой дурочкой, дорогой. Мне следовало бы сразу догадаться, что эта работа будто специально создана для тебя, и только для тебя одного. Ради бога, прости меня.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я мало что понимаю в делах компании, но мне казалось, я делаю именно то, чего так хотел Кен. Хотя больше всего на свете он, скорее всего, хотел, чтобы ты вернулся. Раньше я об этом почему-то совсем не думала, а теперь знаю. Точно знаю.