В подполье можно встретить только крыс
Шрифт:
– Вы не торопитесь, майор, у нас с вами времени достаточно. Рассказывайте спокойно.
И я сразу успокоился. Появилось чувство раскованности. И я изложил суть дела менее чем в 5 минут. Правда, ни фамилий, ни описания пыток в моем докладе не было. Но я сказал ему, что все это у меня есть.
Выслушав меня, он вызвал своего секретаря и распорядился:
– Попросите Нину Николаевну.
После этого задал мне несколько вопросов. Пока я на них отвечал, зашла пожилая женщина в военной форме и со значком чекиста на груди.
Вышинский, не приглашая ее садиться, сказал:
–
С чувством горячей признательности и глубокого уважения уходил я от этого человека, который, по моему разумению, принял близко к сердцу и хочет решительно пресечь те нарушения законности, о которых рассказал Иван. Это посещение убедило меня в том, что пытки - местное творчество. Правда - не единичное. Я ведь запомнил Реутовское: "такое, как минское". В общем, мне стало "ясно" - на местах много безобразий, но Москва с ними борется. Мы дошли с Ниной Николаевной до ее кабинета. Здесь она сказала:
– А собственно, зачем мы вдвоем будем заниматься одним делом. Вы, майор, человек грамотный. Поэтому вот вам бумага, садитесь и все опишите, а я потом прочитаю и если что неясно, задам вопросы.
Так мы и поступили. Ушел я довольно поздно, утомленный, но с приятным чувством исполненного долга.
Дождавшись открытки от брата, я послал ему письмо (шифром) с отчетом о том, что я сделал.
Но шифр наш, как вскоре продемонстрировала нам жизнь, был не очень умной и далеко не безопасной выдумкой.
Однажды я неожиданно проснулся перед рассветом. Это можно считать почти чудом. В сердце какая-то тревога. И вдруг вижу - тихо приоткрывается выходящая в коридор дверь нашей квартиры и в дверь проскальзывает моя жена. Меня как ветром сдуло с кровати. Босиком, в трусах я вылетел в коридор. Она уже бежала по лестнице, направляясь в фойе первого этажа к выходу на улицу. В несколько прыжков я догнал ее. Остановил. Она вся в слезах.
– Мария, что с тобой? Ты куда?
Она плачет навзрыд:
– Пусти меня!
– Нет! Ты вернись сначала домой, расскажешь мне в чем дело.
Возвращаемся.
– Ну в чем дело?
– А это что?
– показывает она мне письмо.
– Письмо от Ивана, - говорю я, осмотрев конверт.
– Да? А что в письме?
– Я не читал. Прочту, скажу. А с каких пор ты взяла на себя контроль над моей перепиской?
– Ну, ты знаешь, что я твои письма никогда не вскрываю, а тут как толкнуло что. Вскрыла, а там ничего не понятно. Шифр.
– Ну и куда же ты с этим письмом бежала?
– У меня мелькает догадка и я чувствую, как холодок пробегает по спине.
Она выдавливает из себя:
– В НКВД, на Лубянку.
Я так и сел. Перед глазами картина. Она появляется на Лубянке: "Муж получил шифрованное письмо. Вот оно".
Ее заставляют написать заявление и затем допрашивают, заставляют вспомнить еще мои подозрительные действия. А вспомнить есть что. Ведь я же с
– Ну как ты могла пойти на такое?
– чуть не плача, говорю я. Читаю ей, расшифровывая, письмо Ивана. В нем сообщается, что расследовать мое заявление приехал прокурор Днепропетровской области. Свою резиденцию расположил в здании областного НКВД. Вызывают лиц перечисленных в моем заявлении, спрашивают каким образом сведения о них дошли до Москвы, принуждают опровергать. Вызвали и Ивана. Пропуск отобрали. Посадили в той же комнате, откуда слышны стоны и вопли истязуемых. Продемонстрировали, что приезд днепропетровского прокурора ничего не изменил. Потом допрашивали Ивана.
– Кто у вас есть в Москве?
– Младший брат.
– Кто он?
– Майор.
– А где служит?
– Где служит, не знаю. Чего он сам не говорит, я и не спрашиваю.
– А откуда он знает о том, что с вами было?
– Я рассказывал ему.
– Как же вы это сделали?
– А я ездил к нему.
– Когда?
– Сразу же как вышел от вас.
– Вы что, может, хотите в соседнюю комнату попасть?
– То ваше дело. Но только я прежде чем идти к вам, послал брату телеграмму о том, что вызван к вам. И если он завтра утром не получит от меня другой телеграммы, то будет знать, что я арестован.
После этого ему был подписан пропуск и он ушел.
Жена, прослушав письмо и мой рассказ о том, что пережил Иван, плакала и просила прощения. Но я ее и не осуждал. Конечно, сам я не побежал бы в НКВД доносить на близкого человека, но ведь партия ставила в пример Павлика Морозова. И следовательно, я был неполноценным коммунистом. Жена моя оказалась покрепче. Но душу мою эти доводы разума не убеждали. Я не представлял, как это можно доносить на родного человека. Если бы жена дошла до Лубянки, я был бы уничтожен. И об этом я вспоминал каждый раз, когда видел ее.
По письму Ивана я снова обратился к Реутову. Я бил тревогу - в Запорожье перемен нет. Там по-прежнему пытают людей. Но к Вышинскому попасть было нельзя. Он выехал в Белоруссию. И Реутов направил меня к первому заместителю Вышинского Роговскому. Когда я зашел в его приемную, там, кроме девушки-секретаря, сидели двое спортивного вида молодых людей, удивительно похоже одетых. Девушка попросила мой пропуск и положила его себе в папку. Идя в кабинет, по звонку оттуда, папку взяла с собой. Выйдя, пригласила меня зайти. Когда я зашел, Роговский, сидя в кресле с высокой судейской спинкой, даже не взглянул на меня. Рядом с креслом Роговского, опираясь плечом на его спинку, стоял маленький тщедушный человечек. Он на целую голову был ниже спинки кресла. Это был главный военный прокурор армвоенюрист Рогинский. Его присутствие здесь я расценил как попытку давить его четырьмя ромбами на мои две шпалы.