В подполье можно встретить только крыс…
Шрифт:
Годом позже В. Буковский, независимо от меня, обратился к этому же вопросу. В книге «И возвращается ветер…» он пишет, что уже в то время, когда мы с ним только познакомились, он твердо знал, что «ни атомные бомбы, ни кровавые диктатуры, ни теории „сдерживания“ или „конвергенции“ не спасут демократию. Нам, родившимся и выросшим в атмосфере террора, известно только одно средство — позиция гражданина» (стр. 223).
Буковский анализирует психологию толпы и отдельной личности в экстремальной ситуации и приходит к выводу, что толпа в интересах самосохранения может распасться на группки и так искать спасения, хотя бы для части своего состава. Это и губит толпу. Иное дело отдельный человек, человек-личность. «Он не может пожертвовать
— Почему именно я? — спрашивает себя каждый в толпе. — Я один ничего не сделаю. И все они пропали.
— Если не я, то кто? — спрашивает себя человек, прижатый к стенке.
И спасает всех.
Я в те времена уже не был человеком из толпы. Я уже спрашивал себя: «Если не я, то кто?» Я уже предпочитал физическую смерть духовной. И все же я еще не порвал окончательно с психологией толпы. Того, что я написал через 10 лет о ненужности «организации» и вождей, о добровольном взаимодействии личностей, в то время я еще не сознавал. Буковский же сознавал и это. Он пишет о том времени.
«Трудно сейчас вспомнить все, что мы делали тогда. Зарождалось то удивительное содружество, впоследствии названное „движением“, где не было руководителей и руководимых, не распределялись роли, никого не втягивали и не агитировали. Но, при полном отсутствии организационных форм, деятельность этого содружества была поразительно слаженной. Со стороны непонятно, как это происходит. КГБ по старинке искал все лидеров да заговоры, тайники и конспиративные квартиры и каждый раз, арестовав очередного „лидера“, с удивлением обнаруживал, что движение от этого не ослабло, а часто усилилось».
Буковский сравнивает работу этого содружества с работой клеток мозга и пчелиного роя. Я не знаю, что из этих сравнений удачнее, но свидетельствую, что сам неоднократно останавливался пораженный чудом устойчивости нашего неорганизованного добровольного содружества. Но в то время я этой силы еще не видел и не понимал. Я видел Володю, Алика, Лашкову, подозревал наличие у них какой-то организации. Содружества личностей я не видел и не понимал, что присоединиться к нему я могу лишь сам и только своей работой. Я по старой психологии ждал указаний и в душе даже обижался, что была демонстрация, а мне о ней даже не сказали. Поэтому и получилось, что, познакомившись с Володей, Аликом, Юрой… я делом с ними тогда не слился. Это пришло потом, постепенно.
А пока я продолжал посещать Алексея Евграфовича и Писарева, устраивал свои личные дела и почитывал «самиздат».
В личном плане мне, наконец, повезло. Используя свои старые связи среди строителей, Зинаида сумела найти человека, который согласился взять меня на работу — не инженером — инженер выходил за рамки прав нашего знакомого — мастером. Но это для меня было величайшим благом. На овощной базе, где я работал, погрузочные работы велись в подвале при дверях (раскрытых) со всех сторон. Подвальная сырость и сквозняки свалили меня в жестоком радикулите. Несколько раз возвращался с больничного и снова сваливался. В конце концов врачи настойчиво порекомендовали покинуть эту работу во избежание полной инвалидности. Должность мастера буквально спасла меня. Шла весна (конец апреля) и в подвале было тяжко. Выбраться на свет Божий было счастьем. Работа на свежем воздухе, по сути за городом (в районе университета) благоприятно отразилась на моем здоровье. Да и надоела бездумная работа. Поэтому я заработал с увлечением.
В «Самиздате» в это время появились два «события». Событие — термин, введенный в обращение среди правозащитников Аликом Гинзбургом. Он говорил: «есть самиздат или другое правозащитное действие и есть событие». Мне
участие в создании Хельсинкских групп и предисловие к книге М. Руденко «Экономические монологи». Если это так, я рад, хотя получается, что всё, кроме этих работ, т. е. основная масса всего написанного и сделанного мною ушла в забвение. Сам Алик работал куда более производительно. Все сделанное им — события: «Письмо писателей, ученых и старых большевиков» по поводу ст. ст. 190-1 и 190-3 УК РСФСР, «Белая книга» — о процессе Даниэля и Синявского, участие в создании и работе московской Хельсинкской группы, организация работы и руководство деятельностью фонда Солженицына.
Забегая вперед, скажу однако, что значение человека в правозащитном движении не определяется и этим. Содружество правозащитников — действительное чудо. Не знаю, кто в каком состоянии приходит в правозащиту, но проходит незначительное время и обнаруживаешь новую интересную самобытную личность. И какие бы потери ни наносили власти нашему движению, я не видел, чтобы выполнение какого-либо дела прекращалось. Наоборот, из года в год открываются все новые направления правозащитных действий. А ведь никто никого на «освободившиеся» или вновь «открывшиеся» «вакансии» не назначал, никто «кадры» не подбирал. Всегда находился тот, кто брал на себя соответственную обязанность — тихо и незаметно. Так было, например, с «Хроникой текущих событий». Сколько выбыло людей, стоявших у колыбели этого бессмертного издания: Наталья Горбаневская, Илья Габай, Анатолий Якобсон… они выбывали, а «Хроника» продолжала жить.
Иностранные корреспонденты много раз хоронили нас в связи с арестами известных им или, как они называют, видных диссидентов. Потом с удивлением убеждались, что все идет по-прежнему. Мы и сами иногда не понимали, как дело сохранялось. А оно не только сохранялось… развивалось. Людей прибывало всегда больше, чем убывало. По принципу расширенного, так сказать, воспроизводства. И никто из вновь прибывших не хотел быть без дела. Будучи же предоставлены самим себе, они проявляли широкую инициативу и находили оригинальное развитие ранее начатого или совершенно неожиданное направление. Так произошло и со мной.
В. Буковский — старый участник движения был занят по горло. Познакомившись со мною, он свел меня с наиболее подходящим человеком и, подбросив нам идею клуба политзаключенных, удалился. Идея мне не подошла, но я продолжал расширять круг связей и присматривался к своим новым друзьям. Алик Гинзбург отдал довольно много времени на беседы со мною, за что я ему до сих пор признателен. Однако каких-либо указаний и советов — что делать — не получил я и от него. Юра Галансков был так занят, что совсем тогда не мог уделить мне время. А после уже не стало возможности. И я продолжал ходить на вечерние беседы к Алексею Евграфовичу. Произошли и новые события. Из мордовских лагерей прибыли двое заключенных: Юра Гримм и Анатолий Марченко. Последний ворвался в московский самиздат даже не событием, а чем-то еще большим — ЯВЛЕНИЕМ. Его книга «Мои показания» — прекрасная в литературном отношении, открывала совершенно неожиданный новый мир.
К этому времени уже прошли и через «самиздат» и в подцензурной печати большое количество книг о сталинских лагерях. Но об ужасах, творившихся там, говорилось в этих книгах только в прошедшем времени. Создавалось впечатление — так было, но теперь все совершенно по иному. Книги эти читались как роман со счастливым исходом. И вот в эту спокойную благодушную среду врывается мужественный решительный голос: «Проснитесь. Успокаиваться рано. Посмотрите, что делается в современных лагерях, в чем-то лучших, а в чем-то еще худших, чем сталинские».