В подполье можно встретить только крыс…
Шрифт:
В течение первого месяца своей деятельности группа выпустила в свет, помимо учредительной «Декларации» два фундаментальных документа — меморандум № 1, в котором подведены итоги нарушений прав человека в Украине после Хельсинкского совещания, и меморандум № 2, обосновывающий право Украины на участие в Белградском совещании. Но значение создания Украинской группы этим не ограничилось. Это событие явилось как бы детонатором для других союзных республик. Хельсинкские группы начали возникать одна за другой — в Литве, в Грузии и, спустя некоторое время, в Армении. Это, несомненно, обеспокоило власти. Дальнейшие факты показывают, что КГБ получил свободу рук для подавления, ставшего опасным для властей, Хельсинкского движения.
8— го декабря 1976 года в московском метро произошел взрыв. Были человеческие жертвы. Я не утверждаю,
Но это было только злобствование. И злобствование именно на то, что своевременное, логически обоснованное и смелое выступление Андрея Дмитриевича помешало развертыванию компании против диссидентов в связи со взрывом в метро. Однако не будем на этом успокаиваться. Кампанию пока что не развернули, но слово диссидент-террорист в обращение пустили, диссидентство с терроризмом связали. Пусть народ привыкает к этому словосочетанию. Придет время, пригодится.
В том же декабре 1976 года провели обыски у членов Украинской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений. Как всегда в таких случаях, изымали книги, рукописи, самиздат. Но появилось и новое. Впервые за послесталинский период подбрасывали «компрометирующие материалы». Миколе Руденко подброшено 39 американских долларов. Олесю Берднику — порнографические открытки, а Олексе Тихому — даже оружие (немецкая винтовка времен 2-ой мировой войны). Характерной для этих обысков была и не встречавшаяся прежде грубость.
Началось наступление на Хельсинкские группы. Когда оно уже достаточно себя выявило (февраль 1977 года), я написал для самиздата небольшую книжку «Наши будни». В ней я расценивал действия КГБ, как стремление разгромить Хельсинкское движение и, исходя из этого, а также опираясь на известные нам факты и опыт прошлого, прогнозировал события. Но главное было не в этих прогнозах, а в разоблачении действий КГБ, как полностью беззаконных и провокационных. Некоторые из моих друзей, приславших свои замечания на эту книжку, давали ей, в общем, очень высокую оценку, писали, что не надо было давать конкретизированные прогнозы. Прогноз о намерении КГБ связать обвинение арестованных членов Хельсинкских групп с террором и валютными операциями не оправдался. И это, мол, снижает авторитет книжки, позволяет обвинить автора в клевете.
Я с благодарностью принимаю все замечания и подавляющее большинство их учту, если когда-нибудь мне придется переиздавать эту книжку, но замечание об упомянутом несбывшемся прогнозе принять не могу. Факты, на которые я опирался, существовали (взрыв в метро, «найденная» у Тихого винтовка, присоединение дела руководителя Украинской группы Руденко к делу рядового члена Тихого, «найденные» на обысках валюта и порнографические открытки, свидетельство о скупке Гинзбургом икон, попытка КГБ сколотить с помощью провокаторов два взаимосвязанных центра — легальный и нелегальный. Эти «факты» не были использованы, но думаю, не по доброй воле КГБ. Повинна гласность, в первую очередь, заявление Сахарова и не в последнюю «Наши будни». Я рад, что этот мой прогноз не сбылся. Для этого именно я и вписал его в «Наши будни».
Столь большой и действенной гласности у нас в стране и в мире до этих процессов никогда еще не было. В этих условиях даже обычные, рутинные суды было не так просто «провернуть». Затевать новую непривычную провокацию, да еще по статьям со смертными приговорами в тех условиях было невозможно. У КГБ хватило сил лишь на то, чтоб отделаться хоть как-то от взрыва в метро. И тут они ни до чего более умного не могли додуматься, как только закрыть это дело убийством в глухой тайне трех ни в чем неповинных людей. По этому вопросу я уже выступал в печати. И тоже получил замечания от моих друзей. Они мне сказали, что у меня нет фактов для доказательства моего обвинения, поскольку мне известно об этом событии только из бессодержательного сообщения ТАСС.
Этим друзьям я и отвечаю. Да, у меня нет доказательств моего обвинения, но у меня нет и доказательств вины казненных. Зато есть достаточно оснований, чтобы не верить голословным утверждениям ТАСС, что казненные были террористами. Я не судья и не прокурор и вообще не юрист. И действовать за них не буду. Я человек и гражданин. И как таковой, я уверен, что эти трое, которых я лично не знаю, и двое из которых в сообщении ТАСС даже не названы пофамильно (сказано только, что они армяне) убиты безвинно. И до тех пор пока беспристрастная комиссия не расследует это преступление и беспристрастный гласный суд не докажет их вину, я буду утверждать, что трое армян убиты безвинно и одновременно буду делать все от меня зависящее, чтобы убедить в этом советскую и мировую общественность. Я уверен не только в том, что это убийство — бандитское, зверское, подлое — но это одновременно начало провокации с дальним прицелом. Почему из трех армян поименно назвали только одного Степана Задикяна? Да потому, что он уже отбывал срок за «антисоветскую пропаганду», потому что он член Объединенной Армянской Национальной Партии (ОАНП). Можно не сомневаться, что это сделали, чтобы в будущем использовать его имя в провокациях против ОАНП, против правозащитного движения в СССР.
Декабрьский взрыв в метро и обыски у членов Украинской группы не остались изолированными. Обыски в Литве, в Грузии, усилившиеся слежки, задержания членов Украинской группы при поездках в Москву и к своим членам, проживающим вне Киева, накаляли атмосферу вокруг Хельсинкских групп. Но вот началось и главное.
Утром, 2— го февраля «Литературная газета» напечатала статью КГБистского провокатора А. Агатова-Петрова «Лжецы и фарисеи», острие которой было направлено против А. Гинзбурга. Срочно связался с друзьями. Над Гинзбургом нависла угроза. Весь день встречался с друзьями и иностранными корреспондентами.
Долго говорили с женой о письме А. Петрова. Жена настаивала, чтобы люди, знающие Гинзбурга и его семью, выступили с разоблачением клеветы. Она надеялась, что быстрая реакция может послужить хоть незначительным препятствием на пути к аресту. Я согласился с этим, но из-за позднего времени, нездоровья и сильного утомления пришлось отложить составление письма на завтра. Когда я проснулся утром 3-го, у жены был готов проект. Мы его обговорили подправили и отдали на машинку,
В 8 часов вечера наше письмо было вручено иностранным корреспондентам. Мы были уверены, что это действие предварит арест. Но через два часа выяснилось: мы заблуждались. Зашли ближайшие наши друзья — люди огромного мужества и человечности — Татьяна Великанова и Александр Лавут. Они уже знали об аресте А. Гинзбурга и сообщили нам, что его взяли в 8 часов вечера сегодня — 3-го февраля 1977 года, т. е. как раз в то время, когда мы вручали письмо корреспондентам. Ясно стало, что мы опоздали. Надо было предпринимать иные меры. О них и пошел разговор. Начинались обычные «диссидентские» заботы, возникающие каждый раз, когда жестокая рука произвола вырывает кого-нибудь из наших рядов.
4— е и 5-е февраля прошли в тревоге. Мы понимали, что одним Гинзбургом дело не ограничится, что предстоят еще аресты. Вскоре пришло сообщение, что днем сегодня же в Киеве арестован руководитель Украинской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений Микола Руденко, и подтвердилось ранее полученное сообщение об аресте в Донецке члена группы учителя Олексы Тихого.
8— го февраля арестовали и Юрия Орлова.
Юрий Орлов прошел сложный путь борьбы и творчества.
1956 год. 20-ый съезд. Юрий Орлов — тогда член КПСС, молодой кандидат наук — работает в Институте физики в Москве. На партийном собрании института, посвященном обсуждению доклада Н.С. Хрущева на 20-ом съезде, он произносит убедительную, строго аргументированную речь, направленную против соучастников сталинских преступлений. В резолюции, направленной в ЦК КПСС, собрание назвало этих преступников поименно и потребовало привлечь их к ответу. ЦК КПСС увидел в этом угрозу стабильности центрального руководства и распустил парторганизацию Института, назначив перерегистрацию членов партии.