В погоне за счастьем
Шрифт:
Мне не стоило уезжать из Мексики. Самое лучшее впечатление от Тегусигальпы. — это обратный автобус из Тегусигальпы. Сейчас двигаюсь на юг. Напишу сразу, как только осяду где-нибудь.
С любовью,
Э.
В течение следующих десяти месяцев — пока я упорно трудилась в «Лайф» и каждую свободную минуту посвящала Нью-Иорку — я старалась не слишком-то горевать о своей несостоявшейся литературной карьере. И я так и не встретила никого, в кого можно было бы влюбиться. Но я регулярно получала открытки от Эрика, отправленные из Белиза, Сан-Хосе, Панама-Сити, Картахены и наконец, из Рио. Он вернулся в Нью-Йорк в июне сорок пятого, без цента в кармане.
Как ты умудрился спустить все деньги? — спросила я.
Жил красивой жизнью, — глуповато произнес он в ответ.
Но мне казалось, что красивая жизнь противоречит твоим политическим принципам.
Да, было такое. И есть.
Так что же произошло?
Думаю, всему виной обилие солнца. Оно превратило меня в исключительно щедрого и очень тупого loco gringo [11] . Но я обещаю немедленно исправиться, облачившись в привычную власяницу.
11
Чокнутый иностранец (исп.).
Вместо этого он засел за сценарии для сериала «Бостон Блэки». Когда его оттуда выгнали, он принялся строчить шутки для шоу Джо И. Брауна. Он ни словом не обмолвился о пьесе, которую собирался написать за время добровольного изгнания — а я и не спрашивала. Его молчание говорило само за себя.
Он снова влился в широкий круг своих богемных приятелей. И в ночь на День благодарения сорок пятого года закатил для всех вечеринку.
Я уже была приглашена на ежегодную вечеринку, которую устраивал один из старших редакторов «Лайф». Он жил на 77-й улице, между Центральным парком и Колумбийским университетом, — на той самой улице, где надували воздушные шары и игрушки для парада «Мейси» в День благодарения. Я обещала Эрику, что заскочу к нему по пути домой. Но вечеринка у редактора затянулась. Из-за церемонии надувания шаров (и толп зрителей) все улицы вокруг Центрального парка оказались перекрыты, так что мне пришлось целых полчаса искать такси. Наступила полночь. Я смертельно устала. И попросила таксиста отвезти меня на Бедфорд-стрит. Как только я зашла к себе домой, зазвонил телефон. Это был Эрик. Судя по звукам, доносившимся из трубки, вечеринка была в самом разгаре.
Где тебя черти носят? — спросил он.
Вела офисно-политическую игру на Сентрал-парк-Вест.
Давай срочно сюда. Слышишь, как у нас тут весело?
Думаю, я пас… Мне нужно выспаться.
У тебя впереди целый уик-энд для этого.
Пожалуйста, позволь мне разочаровать тебя сегодня.
Нет. Я настаиваю на том, чтобы ты срочно села в такси и предстала tout de suite chez тог [12] , готовая пить до рассвета. Черт возьми, это первый День благодарения без войны. Думаю, достойный повод надраться…
12
Немедленно у меня (фр.).
Я тяжело вздохнула и сказала:
Ты меня поутру снабдишь аспирином?
Даю слово патриота Америки.
Скрепя сердце я снова надела пальто, спустилась вниз, вызвала такси и через пять минут оказалась в гуще толпы на квартире Эрика. Здесь действительно было не протолкнуться. Громко звучала танцевальная музыка. Низкое облако табачного дыма зависало над головами. Кто-то впихнул мне в руку бутылку пива. Я обернулась. И вот тогда я увидела его. Парня лет двадцати пяти, одетого в армейскую форму цвета темного хаки, с узким лицом и резко очерченными скулами. Его взгляд блуждал по комнате. И неожиданно упал на меня. Мы встретились глазами. Всего на мгновение. Или на два. Он смотрел на меня. Я смотрела на него. Он улыбнулся. Я улыбнулась в ответ. Он отвернулся. И больше ничего не было. Лишь один мимолетный взгляд.
Меня не должно было быть там. Мне давно следовало быть дома и видеть десятый сон. С тех пор я
Судьба — это все-таки случайность, не правда ли?
2
Хлопнула входная дверь. В квартиру ввалилось еще с десяток гостей. Все они были очень шумными, очень возбужденными и очень пьяными. К тому времени в гостиной стало уже так тесно, что невозможно было двигаться. Я все никак не могла отыскать в толпе своего брата — и начинала злиться на себя за то, что согласилась прийти на эту дурацкую вечеринку. Я любила друзей Эрика, но только не в массовом скоплении.Эрик это знал и частенько подтрунивал надо мной, упрекая в необщительности.
Я не против общения, — возражала я. — Я всего лишь против толпы.
Особенно — можно было бы добавить — толпы в крохотной квартирке. Мой брат, наоборот, обожал шумные сборища. Друзей у него всегда было предостаточно. Тихий вечер в домашней обстановке даже не рассматривался как вариант времяпрепровождения. Ему непременно нужно было встречаться с приятелями в барах, заваливаться к кому-то на вечеринку, бежать на джазовую сходку или (при самом плохом раскладе) убивать вечер в одном из круглосуточных кинотеатров на 42-й улице, где крутили сразу по три фильма всего за двадцать пять центов. С тех пор как он вернулся из Южной Америки, его стадный инстинкт обострился до предела, и я уже начала задумываться, как он находит время для сна. Чтобы получить работу в программе Джо И. Брауна, ему пришлось изменить имидж, как он ни сопротивлялся этому. Он подстриг волосы и перестал одеваться, как Троцкий, потому что знал, что ни один работодатель не захочет иметь с ним дело, пока он не облачится в консервативный костюм по моде того времени.
Отец, наверное, закатывается от хохота в гробу, — сказал он однажды, — видя, как его сын, который всегда был краснее всех красных, ныне одевается у «Брукс Бразерс».
Одежда ничего не значит, — сказала я.
Не пытайся подсластить пилюлю. Одежда значит больше, чем ты думаешь. Все мои знакомые, видя меня в таком наряде, понимают: это неудачник.
Не говори так о себе.
Любой, кто поначалу мыслит себя вторым Бертольдом Брехтом, а заканчивает тем, что строчит репризы для радиовикторины, имеет полное право называть себя неудачником.
Ты напишешь еще одну великую пьесу, — сказала я.
Он грустно улыбнулся:
Эс, я в жизни не написал ни одной великойпьесы. Ты этоьзнаешь. Я не написал даже хорошей пьесы. И это ты тоже знаешь.
Да, я действительно знала — хотя никогда бы не посмела сказать об этом. Точно так же я знала и то, что безумно насыщенная светская жизнь Эрика была своего рода анестезией. Она притупляла боль разочарования. Я знала, что у него творческий кризис. И знала причину этого кризиса: он полностью разуверился в своем таланте Но Эрик не терпел сочувствия — и переводил разговор на другую тему всякий раз, когда я пыталась поднять этот больной вопрос Конечно, я поняла намек и перестала лезть с расспросами, сожалея лишь о том, что не могу вывести его на откровенность, и чувствовала себя совершенно беспомощной, когда видела, как он пытается заполнить каждую минуту своей жизни кутежами и пирушками, вроде той вечеринки, которая была очередным эпизодом нескончаемого загула.
Когда шум в гостиной достиг апогея, я решила, что уйду, если не увижу брата в следующую минуту.
И тут я почувствовала, как чья-то рука коснулась моего плеча, и за спиной прозвучал мужской голос:
У вас такой вид, будто вы ищете выход.
Я обернулась. Это был парень в армейской форме. Он стоял в паре шагов от меня, в одной руке у него был наполненный стакан, в другой — бутылка пива. Вблизи он выглядел еще более типичным ирландцем. Может, все дело было в особенном румянце кожи, квадратной челюсти, смешинке в глазах… в этом лице падшего ангела, одновременно невинном и мужественном. Он чем-то напоминал Джимми Кагни, только без присущей тому драчливости. Будь он актером, наверняка прошел бы кастинг на роль молодого священника, соборовавшего Кагни, когда того изрешетил пулями конкурирующий гангстер.