В погоне за солнцем
Шрифт:
Эрелайн буквально кожей почувствовал его взгляд - и, не давая ему сказать ни слова, глухо проговорил:
– Уходи.
– Айн...
– Уходи.
– Айн, послушай...
– Я сказал, уходи, - жестко, почти жестоко повторил он, оборвав его фразу. И вздрогнул, когда услышал яростное:
– Да выслушаешь ты меня, наконец?!
Эрелайн вскинул голову, удивленный - так неожиданно резко и зло прозвучал обычно спокойный голос.
От прежнего прибранного облика Лои не осталось и следа: каштановые вихры растрепаны, шейного платка нет, сюртук расстегнут. По виду - только-только выдернут из постели, но в приглушенно-зеленых глазах нет и тени сонливости. Зато есть то, что он хочет видеть меньше всего.
– Я не нуждаюсь ни в сочувствии, ни в жалости.
– А в помощи?
– ярость и злость ушли из голоса Лоира, сменившись чем-то похожим на бессилие.
– А помочь мне никто не сможет.
Эрелайн опустил голову, уткнувшись лицом в колени, показывая, что разговор закончен.
Тоскливо, как-то нерешительно скрипнул паркет, как если бы стоящий на нем не мог определиться, что делать - и тишину нарушил тихий перестук шагов. Шагов к нему, а не от него.
Лои остановился и, помедлив, присел рядом с ним.
– Что случилось сегодня?
– негромко спросил он, нарушив молчание.
– Сэйна сказала только то, что ты не смог удержать проклятье, и оно едва не вырвалось из-под твоей воли.
Эрелайн никак не среагировал на его вопрос. Так и не дождавшись ответа, Лоир вздохнул и начал, так мягко, как только мог:
– Ты не должен во всем и всегда винить только себя. Есть вещи, которые от тебя не зависят, и ты не сможешь изменить их, как бы ни старался и сколько бы ни отдавал сил. И рассчитывать только на себя ты тоже не должен. Ты замыкаешься в себе - и ошибаешься. Потому что больше всего тебя тяготит не проклятье и не ненависть к себе, а одиночество.
Он замолчал, и с последним затихшим отголоском на гостиную упала тишина.
Тишина, которую никто не собирался нарушать.
Лоир вздохнул и поднялся. Помедлил несколько мгновений, развернулся и направился к двери. Тихонько скрипнула, проворачиваясь, дверная ручка. Сквозняк коснулся щеки, пробежал по волосам, вороша их, но не спеша уходить: дверь по-прежнему была открыта.
– А впрочем, знаешь, - глухо сказал Лоир, так безразлично, будто обращался в пустоту, а не к нему, - ты прав. Никто не сможет помочь. Никто, кроме тебя самого. Трясущиеся руки, полубезумный взгляд, посеревшее и осунувшееся от постоянного недосыпа лицо... Это не вина тьмы. Это твоя вина. Не она, а ты изводишь себя своей ненавистью и презрением. Когда ты поймешь, что борешься не с ней, а с собой, и этим убиваешь себя? Ты ничем не лучше тех, кто тебя ненавидит, считая чудовищем. Потому что ты так же себя ненавидишь. И так же не даешь себе ни единого шанса.
Лоир замолчал, но почему-то медлил, хотя лучше кого бы то ни было знал, что не услышит ответа. Он ушел только спустя минуту. Дверь закрылась резко и звучно, но без злости, как будто ее просто забыли или не сочли нужным придержать.
В голове не осталось мыслей. Все, что терзало его прежде, ушло, оставив после себя звонкую пустоту. Только дышать почему-то стало труднее.
Эрелайн не знал, сколько еще он просидел так, глядя перед собой и не замечая ничего. Как не знал, в какой момент он очнулся от странного забытья. Рывком встал, сделал по инерции несколько шагов и остановился. Качнул головой, словно это могло унести с собой оцепенение, и направился к шкафу, где обычно пылились вина в темных бутылях.
Дверца отворилась беззвучно. Только блеснуло, на мгновение отразив лунный свет, стекло - свечей он так и не зажег. Эрелайн, не выбирая, взял одну из бутылей, подхватил с верхней полки тонконогий бокал нетвердым шагом прошел к стоящему рядом столу.
Аромат - сладость винограда и терпкая горечь - пробежал по комнате, как только Эрелайн откупорил бутыль. Темное, кажущееся обманчиво густым, вино хлынуло в хрустальный бутон бокала, обагрив его стенки.
Первый глоток осел на языке горечью воспоминаний, не принеся желанного успокоения. Которое, впрочем, не принесет ни второй, ни третий... ни последний.
Эрелайн отставил бокал, не сделав больше ни глотка. Развернулся - и тем же неспешным, механическим шагом, что и прежде, направился к двери в спальню. Чтобы забыться тяжелым сном без сновидений.
Глава 9
Вечер и день прошли неприметно. Мы перебрасывались короткими шутками и подколками, болтали о пустяках, но чаще думали о своем и понукали коней, почти нигде не задерживаясь. Чем ближе мы подъезжали к Зеленым Холмам, тем сильнее нами завладевало нетерпение.
Только поздним вечером, когда пришла пора делать привал и нежелание ждать, гонящее и гонящее нас вперед, поутихло, мы заговорили. Правда, далеко не так, как мне хотелось бы.
– Не остановились бы - прибыли бы уже сегодня ночью.
– Если тебе не терпится, можешь ехать дальше, - пожал плечами я, не отрываясь от прежнего занятия - развьючивания лошадей. И добавил подчеркнуто-безразлично: - Один.
– А ты?
– лукаво сощурился Нэльвё.
– Трусишь?
– А я не настолько тороплюсь, чтобы ехать впотьмах.
– Трусишь!
– с удовольствием повторил он, смакуя слово, уже не как вопрос, а как утверждение. Насмешки в его голосе не было - только веселье.
В другой раз я бы обязательно подыграл ему, но не сегодня.
– Мне не нравится эта ночь, - просто сказал я, доставая из сумки тонкие и легкие шерстяные покрывала Shie-thany, на которых можно было спать даже на по-весеннему холодной земле.
– Такой ответ тебя устроит?
– Неужели есть что-то, что может угрожать сказителю?
– Пущенная вслепую стрела A'shes-tairy, например, - в тон его деланному удивлению ответил я. Впрочем, ни чуточку его не убедив, потому что в голосе Нэльвё звучала уже не ирония: откровенный сарказм.
– "Сумеречные"? Что им делать тут, вдали от Перевала?
Я пожал плечами, как бы говоря, что не собираюсь ничего объяснять и оставляю его самого додумывать эту мысль. Благо, готовка - а именно ей сегодня предстояло заниматься Нэльвё - вообще располагает к созерцанию и неспешным раздумьям.