В полярной ночи
Шрифт:
— Чистый спирт будешь пить? — спросил Седюк, с интересом наблюдая за Жуковым.
— Только чистый! Не так горчит в горле и в голову меньше бросается. Так выпьем, что ли?
— Выпьем, конечно. Только что же, мы втроем пить будем? А как остальные? Или их ты не приглашаешь? Вроде бы и неудобно так пить.
Жуков нехотя поставил кружку и обвел глазами комнату. На скамье и на койках сидело человек восемь, и все, кроме Сурина, с живейшим интересом следили, как гость и пригласившие его Козюрин и Жуков готовятся выпить. Та же кривая, уродливая улыбка обрисовалась на губах Жукова.
— Эй, приятели! — сказал
Похоже, своеобразная формула приглашения к столу была уже известна жильцам комнаты. Три человека, в том числе Редько и Паша, торопливо уселись за стол, Сурин и его сосед, некрасивый юноша, стали раздеваться и укладываться спать, а остальные один за другим вышли, накинув на себя полушубки.
— Видишь, начальник, не все принимают запах спирта, — заметил Жуков. — Многие бегут, а которые в дремоту впадают. Ничего с такими не выходит.
— Будто уж ничего не выходит? — Седюк улыбнулся. — Просто приглашаешь не очень любезно и обходительно. Вот я приглашу, может, меня послушают — Он встал и подошел к Сурину, — Товарищ Сурин, вы не откажите в любезности, выпьем за успех войны.
Он говорил тихо, наклонившись к старику. Сурин отрицательно покачал головой.
— Не пьете? — удивился Седюк.
— Почему не пью? Пью, как все люди. А не со всеми пью. — Сурин говорил еще тише, чем Седюк, видимо, чтобы Жуков, сидевший в грозном молчании у стола и явно прислушивавшийся к их разговору, ничего не услышал. — Вы человек здесь новый, первый раз у нас, вам извинительно. А я, простите за выражение, с такими, как этот Жуков, не только пить, а в некотором месте рядом сесть не сяду. В другой раз как-нибудь, а сейчас нет.
— Не вышел домовой из своей домовины? — насмешливо спросил Жуков, когда Седюк возвратился к столу. — Напрасная затея. У папаши от честного хмеля душу воротит. Ну, все в сборе, посты на дозоре, разбойники во мгле, вино на столе. Будем здоровы!
— За победу! — провозгласил Седюк, выпивая разведенный водой спирт.
— За победу! — крикнул Козюрин и стукнул об стол опустевшей кружкой.
Седюк не пил водки давно, чуть ли не с начала войны. Выпитый спирт наполнил его теплом и затуманил голову. На минуту все как-то странно отдалилось от него, предметы и люди словно отошли в сторону, уменьшились, стали расплываться. Стараясь не показать, что опьянел, Седюк зачерпнул большой ложкой холодного мяса с горохом. Прошло несколько минут, пока вещи постепенно возвратились на свои места, обрели обычные размеры и форму.
— Ешьте, братцы, свинину с горохом! — угощал Жуков. — Конечно, лучше бы картошечки печеной, да ничего не поделаешь, время военное, трудности.
— Везде трудности, Афанасий Петрович, — хихикая сказал захмелевший Редько. — До войны трудности от строительства, на материке трудности от войны, здесь трудности от зимы, а на том свете какие трудности повстречаются? Наверное, от нехватки уголька чертячьего?
— Молчи, головешка с мозгами! — строго прикрикнул Жуков. — Товарищ начальник может тебя вовсе неправильно понять, от этого неприятности выйдут. Вон Пашка Поливанов жует, ничего не говорит — учись хорошему примеру.
— Так это тот самый Поливанов, о котором по
— Ну и что же? Свое проиграл, ни у кого не брал, — с вызовом сказал Поливанов, исподлобья глядя на Седюка.
— А ты, начальник, обо всем наслышан! — весело воскликнул Жуков. — Был грех, был. Одно исподнее парню оставили, да и то чтобы уборщица не обмерла. Ну, да быль молодцу не укор. Выпьем по этому случаю.
От второй кружки опьянели все. Редько затянул визгливым фальцетом песню, Поливанов сиплым басом подтягивал, Козюрин, внезапно умилившись, стал хвалить Седюка: до чего человек душевный, крепко свое дело знает, а сейчас вот пришел к нему в гости… Потом Козюрин стал просить прощения за грязь и наконец разразился целой речью. Если говорить правду, так у них хуже, чем во всех общежитиях. Нечего греха таить, везде плохо, строители поторопились с домом, масса недоделок, поддерживать чистоту тут нелегко, но в семейных комнатах чисто. Турчин — он живет напротив — строгий насчет этого, комсомольцы на первом этаже тоже, а вот у них ничего не выходит. Пробовали, старались — нет, не получается…
— Выпьем, начальник! — сказал Жуков, презрительно слушавший Козюрина, и разлил остатки спирта в две кружки.
Теперь и в глазах Жукова появилась пьяная муть, и они потеряли свой колючий, пронзительный блеск.
— Хорошая штука! — сказал Седюк, кивнув на пустые кружки. — Где берешь?
Жуков захохотал.
— Уморил, начальник, ох, уморил! — всхлипывая, бормотал он и, немного отдышавшись, заговорил уже серьезно: — Где беру, спрашиваешь? Там уже нет, где брал, так что и спрашивать нечего. Одно тебе скажу — у кого деньги имеются, тот все, что угодно, достанет, не то что спирт. Были бы денежки да была бы охота их тратить… А Жуков не кусочник, нет! — добавил он с пьяным хвастовством. — Жуков не трясется над рублишкой! Пусть трясутся те, у кого больше рубля за душой нет. У Жукова были деньги и всегда будут, так и знай, начальник!
Седюк посмотрел на часы. Был уже первый час. Сурин и его сосед спали. В комнату поодиночке возвращались ушедшие жильцы. Седюк встал и поблагодарил хозяев за угощение. Его пытались удержать, но он не остался. Вначале ему было любопытно наблюдать жильцов этой комнаты, но сейчас он испытывал отвращение — порядки тут были как в кабаке.
— Заходи, Михаил Тарасович, заходи, — бормотал совсем пьяный Козюрин. — Предупреди только — будет чисто, как у тещи. Сам увидишь.
— Пашка, помоги раздеться Ефиму Корнеичу! — приказал Жуков.
Поливанов взял Козюрина под мышки и повел к кровати.
— Мы проводим тебя, начальник, — сказал Жуков, поднимаясь вместе с Редько. — Одевайся, Миша, и мой полушубок достань.
В коридоре никого не было. Сквозь открытую настежь наружную дверь врывался морозный воздух и стлался паром по полу.
— Беззаботно живете, — заметил Седюк. — Говорят, кругом грабят, а у вас даже засова нет на наружной двери. Вроде сами приглашаете воров. И не боитесь?
— А чего нам бояться? Пусть лучше нас боятся, — ответил Жуков, хитро подмигивая. — Еще, знаешь, папаня-покойник меня учил: «Зачем тебе, сынок, людей бояться? Держись так, чтоб другие тебя боялись, и все пойдет на лад». Я эту папину завещанию помню. Пусть воры забираются — не обрадуются.