В полярной ночи

Снегов Сергей Александрович

— Не понимаю вас, Валентин Павлович, — говорил Сильченко, просматривая принесенный ему на подпись приказ с новыми выговорами Зеленскому и его прорабам, — чего вы от них хотите?

— Хочу, чтоб они выполняли свой график, — с вызовом отозвался Дебрев. — А вы разве не хотите этого, товарищ полковник? — И он добавил гневно: — Пусть никто, из них не надеется, что ему спустят хотя бы малейшую оплошность! Лично я не успокоюсь, пока они не научатся работать или пока их не прогонят ко всем чертям. И думаю, что вы сами это поймете — плохих работников надо гнать.

— Смотрите не пробросайтесь, — ответил Сильченко, нехотя подписывая неприятный приказ.

Эта мысль — гнать с энергоплощадки

всех обанкротившихся руководителей — все более овладевала Дебревым. Он думал о ней в кабинете и дома. Понимая, что он натолкнется на сопротивление Сильченко, он деятельно готовил почву для задуманной крупной ссоры. В своей борьбе он собирался опереться на парторганизацию строительства. На энергоплощадке секретарем был недавно прилетевший Симонян, прораб южного участка. О Симоняне было известно, что он носится быстрее ветра, днюет и ночует на площадке и на каждом партсобрании неистово разносит всех руководителей за нерадивость, особенно достается Зеленскому. В своих планах Дебрев отводил Симоняну роль начальника строительства ТЭЦ вместо Зеленского. В одно из посещений энергоплощадки Дебрев поделился с Симоняном своими организационными проектами.

— Ни к чертовой матери не работает ваше начальство, — сказал он недовольно.

— Ни к чертовой матери, — быстро согласился Симонян. — Я тут три недели и вижу — ничего не получается. Два раза уже ставил этот вопрос на парторганизации.

— Что вы предлагаете, товарищ Симонян? — спросил Дебрев. Он надеялся, что Симонян сам скажет эту желанную для него фразу: «Гнать беспощадно…».

— Как что? — изумился Симонян. — Не давать покоя ни вам, ни Сильченко, требовать побольше взрывчатки, мобилизовать всех жителей поселка, всех мужчин: пусть каждый дополнительно к своей работе день в неделю отработает на ТЭЦ — отдыхать будем после войны! Недавно я прямо сказал Зеленскому: «Чего ты трусишь? Бери телефон, требуй от Дебрева и в выражениях не стесняйся, не надо!»

Дебрев глянул на Симоняна, но сдержался.

— Ну, а если бы вы были начальником энергоплощадки, — спросил он, помолчав, — смогли бы вы исправить положение? Зеленский явно не справляется.

— Если он не справится, так никто не справится, — решительно ответил Симонян. — Зеленский — орел, поймите! Я ему вчера прямо это сказал: «Ты последний дурак, Саша, — лучше всех знаешь, как разрабатывать скалу, и терпишь, чтобы тебе со стороны устанавливали нормы расхода материалов. Иди к главному инженеру и стукни кулаком по столу!»

Дебрев повернулся и пошел прочь от Симоняна: новый работник энергоплощадки, кажется, слишком походил на него самого, Дебрева, чтобы оказаться удачной заменой Зеленскому.

Но мысль привлечь на свою сторону общественность поселка не оставляла его. Он все более вмешивался в то, что до сих пор составляло область работы одного Сильченко, — вызывал к себе редакторов многотиражек, секретарей низовых парторганизаций, стремился всюду создать атмосферу тревоги и недоверия. «Не справляются наши технические руководители! — прямо сказал он на совещании редколлегии поселковой газеты. — Берите их за бока, невзирая на чины, крепко берите, товарищи, терпеть более нельзя». С этого совещания Зеленский стал любимым героем газетных очерков и статей, его фамилия одна поминалась чаще, чем все остальные, вместе взятые, и поминалась в сочетании с одними и теми же фразами: «Плоды зазнайства и верхоглядства», «Вельможа в роли начальника», «До каких пор это можно терпеть?» Зеленского спасало только то, что времени читать все статьи у него не было, а сотрудники конторы умалчивали о них, потому что уважали его.

Дебрев пытался привлечь к своей борьбе и Седюка, и это неожиданно оказало важное действие

на весь ход начатой им войны. Расчет его казался безошибочным: Седюк был самым близким ему человеком в поселке, он, так же, как и сам Дебрев, яростно восставал против всех непорядков, был прям и крут и, конечно, должен был поддержать главного инженера. Дебрев учитывал и то, что влияние Седюка в Ленинске непрерывно росло — он был членом бюро заводской парторганизации, самым деятельным членом техсовета, самым энергичным и смелым из всех заводских инженеров. Вызвав как-то к себе Седюка, Дебрев стал жаловаться на обстановку.

— Помнишь, я тебе говорил в первый вечер о наших либералах? — сказал он. — Теперь ты сам разбираешься в окружении и можешь оценить, насколько я прав. Одно скажу: из-за любви к своему спокойствию, из-за сладенькой веры, что все кругом хорошо, Сильченко проваливает ответственное задание правительства.

Так открыто о своей вражде к Сильченко Дебрев еще не говорил с Седюком, хотя не стеснялся в оценках других руководителей. И всегда при этих разговорах Седюк сжимался и отмалчивался. Он мог поддерживать любую техническую беседу и спор, но не терпел личных дрязг. Кроме того, он знал самое главное — его отношение к людям было иное, чем отношение Дебрева. Увлеченный своим гневом, Дебрев обычно не замечал осуждающего молчания Седюка, ему казалось, что молчание это только подтверждает его, Дебрева, характеристики и выводы. Но Седюк понимал, что на этот раз отмолчаться не удастся. Он спросил:

— Что собираешься предпринять, Валентин Павлович?

— Как что? Бороться! Подняться всем фронтов на эту либеральщину. Люди теряют не только бдительность — элементарную честь советского гражданина. Поплевывают в потолок, когда война бушует у стен Сталинграда! Как можно это вынести? Я вчерне набросал доклад Забелину — требую назначения наркоматской следственной комиссии для проверки хода строительства. Думаю, человек десять отдадут под суд, в первую голову Зеленского, — сразу станет легче дышать. Для начала надо разнести всю эту бражку на комбинатской партконференции, которая открывается через неделю. Крепко надеюсь на тебя, подготовь хорошее выступление против Лесина и Зеленского.

Седюк сурово молчал. Дебрев с изумлением смотрел на него.

— Ты что, не согласен?

— Нет, — сказал Седюк твердо, — не согласен. Дебрев был так поражен, что некоторое время не мог ничего сказать и только молча глядел округленными глазами на Седюка. Потом он вскочил.

— Как так «не согласен»? — закричал он, останавливаясь перед Седюком. — Да ты отдаешь себе отчет в своих словах? Выходит, ты на стороне всех этих бездельников и шляп?

— Отчет в своих словах я себе отдаю, — возразил Седюк. — Все дело в том, что я не считаю их бездельниками и шляпами. Мне кажется, ты теряешь элементарную объективность, Валентин Павлович.

Дебрев возвратился к своему креслу. Он вытянул на столе волосатые, крупные руки, они дрожали, но он не замечал этого.

— Значит, элементарную объективность теряю? — сказал он мрачно. — Интересно, очень интересно! А в чем, разреши узнать, теряю?

— А возьми хотя бы того же Сильченко, — ответил Седюк убежденно. — Помнишь, ты мне говорил, что он не справится в Пустынном, что надо ехать тебе? Я верил, потому что никого не знал. А он справился, неплохо справился, разве можно это отрицать? Потом — Зеленский. Сколько можно его бить? Просто удивляюсь тебе, Валентин Павлович, неужели ты сам не видишь, что требуется не нажим, а инженерное решение, что-нибудь вроде газаринского электропрогрева? Думать нужно, а не размахивать кулаками. Дебрев уже овладел собой. Теперь он стремился прекратить этот неожиданно неудавшийся разговор.