В полярной ночи
Шрифт:
— Зайдите вечерком, товарищ Симонян, — предложил Сильченко. — Часов в десять.
Он взял карандаш, чтоб сделать отметку в листке календаря. Симонян поспешно положил руку на календарь.
— Очень прошу: сейчас! — повторил он. — Ну, очень прошу, понимаете? Важный разговор. Не обо мне, а обо всех.
— Вы же говорили — личный разговор? — возразил Сильченко, снова садясь. — Ну, хорошо, минут пятнадцати вам хватит?
Симонян так торопился рассказать о том, что услышал от Седюка и что сам знал, что вначале не обращал внимания на то, как слушает его Сильченко. Случайно взглянув на лицо
— Зачем вы мне все это говорите? — спросил он негромко.
— Как зачем? — заторопился Симонян. — Дебрев же пишет доклад Забелину, требует следственной комиссии. А на партконференции он будет вас ругать, целую гору обвинений готовит против вас, Зеленского, Лесина. Это же склока, Борис Викторович! Надо единым фронтом…
— А вы думаете, я собираюсь себя хвалить? — холодно прервал его Сильченко. — Или вас с Зеленским по головке гладить? Не вижу, за что нас нужно расхваливать. А вот за что ругать всех нас следует, вижу очень хорошо. Жаль, очень жаль, что вы не замечаете безобразных недостатков в нашей работе, — кому-кому, а вам, товарищ Симонян, как партийному руководителю, следовало бы быть более само, — критичным.
— Это же не критика недостатков! — закричал Симонян. — Это же интрига, Борис Викторович, вот это что такое! И я вам прямо говорю, это общее наше мнение: молчать мы не будем на конференции, пусть Дебрев не ждет.
О выдержке Сильченко знали все. Никто не помнил начальника комбината взбудораженным, разгневанным или просто раздраженным. И Симонян не поверил самому себе, когда увидел, что Сильченко взволновался и рассердился.
— Хватит! — резко сказал Сильченко. — Вот это и есть склока — то, что вы сейчас делаете. Я категорически запрещаю приходить ко мне с подобной чепухой! У вас все, товарищ Симонян?
Он отвернулся от Симоняна, стал перелистывать лежащие на столе бумаги. Симонян, красный и сконфуженный, выскочил из кабинета. В коридоре он остановился, недоумевающе передернул плечами, растерянно поджал губы. Проходивший мимо Янсон с любопытством посмотрел на него.
— Чего примчался в управление, Арам? — поинтересовался он. — Сильченко уже десять минут назад уехать надо было, а ты заперся с ним. Что-нибудь сногсшибательное?
— Сногсшибательное! — свирепо огрызнулся Симонян. — Ты на ногах, во всяком случае, не устоишь. И раз ты так точно осведомлен, сколько я минут сидел с Сильченко, то, наверное, и сам догадываешься, о чем мы говорили.
Янсон насмешливо улыбнулся.
— Догадаться нетрудно, Арам. О предстоящей партийно-хозяйственной конференции. О том, как вам на энергоплощадке грехи свои прикрыть и выйти сухими из воды. Разве не так?
— Нет, не так! — крикнул вконец разозленный Симонян. — Не об этом говорили, ясно? А о том, как тебя самого в холодной воде выкупать. И высокому покровителю твоему заодно всыпать куда следует.
Озадаченный Янсон долго смотрел вслед торопливо уходившему Симоняну.
— Интересно! — пробормотал он недоверчиво. — Очень интересно! Боюсь, что-то тут Валентин Павлович крупно недоучитывает. Це дило — навоз, придется его розжуваты!
Когда
— Ничего не понимаю, — мрачно признался Симонян, отводя Седюка в сторону. — Старик с ума спятил. Никакой логики нет в его поведении. Человек действует против интересов строительства, против собственных интересов, наконец…
Седюк усмехнулся.
— Логика у него есть, Арам Ваганович. Я все больше убеждаюсь: очень непростой человек наш Сильченко, куда сложнее Дебрева. Многое мы не понимаем в его поступках, но смысл в них есть.
— Вздор! — запальчиво закричал Симонян. — Нет ничего проще логики! И если человек по логике поступает, каждый его шаг понятен. Ребенок разберется, ясно?
Седюк сказал серьезно:
— Нет, не ясно! И ты не кипятись, Арам Ваганович, а выслушай один пример. Во время второго шахматного матча с Алехиным Эйве признался корреспондентам: «Я проигрываю потому, что не вижу логики в игре Алехина. Он играет неожиданно и нелепо, я не могу предугадать, что за ход он сделает в следующую минуту, и оттого не успеваю парировать этот ход». Ты понимаешь, насколько Алехин был выше Эйве, если тот даже логики его игры не понимал. Поверь, Сильченко разумнее, чем тебе кажется.
Шахматный пример не убедил Симоняна. Он пробормотал:
— Это же игра, там всякие жертвы и комбинации. А у нас строительство, тут надо работать, стены выгонять вверх, без всяких комбинаций, понимаешь?
Сильченко в это время, задумавшись, сидел за своим столом. С промплощадки уже второй раз звонили его референту, Григорьев, хорошо знавший Сильченко, отвечал: «Нет, вероятно, не приедет — очень занят». Сильченко в самом деле не поехал. Он ходил по пустому кабинету, никого не принимая, присаживался, снова вставал. Он размышлял над сообщением Симоняна. Мысли его были просты и логичны.
В известиях, принесенных Симоняном, не было, в конце концов, ничего нового. И без Симоняна было ясно, что Дебрев готовится к крупной схватке и не остановится ни перед чем, чтобы добиться в ней успеха. Меньше всего Сильченко страшился поражения в этой навязанной ему борьбе. Он боялся не за себя — слишком многое стояло за его спиной, двадцать пять лет, проведенных им в партии с марта семнадцатого, были трудовыми годами, имя его было известно каждому строителю. Он знал, что Дебрева ожидает неудача, сокрушительный провал. Сильченко страшился провала Дебрева. Он боялся потерять Дебрева.
Сильченко знал то, о чем Дебрев даже не догадывался: оба они были жизненно необходимы строительству в Ленинске. Они дополняли друг друга, а не опровергали, как казалось самому Дебреву. Без Дебрева Сильченко не сумел бы справиться со всей массой то и дело возникающих технических проблем. Энергия Дебрева, его острое чувство нового, его удивительная оперативность делали его душой всего строительства, центром, вокруг которого оно вращалось. Его не любили, его боялись, но к нему шли — только он мог решить то, что требовало немедленного и грамотного решения. Если вместо него пришлют другого главного инженера, строительство понесет невосполнимую потерю, такие, как Дебрев, встречаются не часто, Сильченко с его жизненным опытом знал это хорошо.