В полярной ночи

Снегов Сергей Александрович

Здесь он упал. Падая, он ушел повернуться, чтобы не ушибить Зине голову, и свалился набок. Левую ногу резанула острая боль. Когда он, не выпуская из рук Зины, пытался подняться, все кругом странно и зловеще изменилось. Линия туманного сияния, отмечавшая расположенную впереди дорогу, вдруг исчезла. Погасли прожекторы на здании углеподачи. Вся площадка строительства была охвачена непроницаемой, бешено несущейся, грохочущей тьмой.

Он не понял, что произошло. Он знал лишь, что уже не может встать и идти. Обнимая одной рукой Зину, другой рукой загребая снег

и твердую землю, точно пловец воду, с силой отталкиваясь неповрежденной ногой, он полз туда, где была невидимая сейчас дорога. Минутами он замирал, припадал головой к снегу, судорожно глотал воздух, потом снова полз. Но он понимал, что ползет слишком медленно. Из глаз его хлынули слезы ярости.

Наконец он ощутил под рукой не бугристую неровность склона, а укатанную гладкость дороги. Он даже не обрадовался. Он только стал ползти еще исступленнее, хотя ползти по гладкой дороге было труднее, чем по склону. В какой-то миг у самой его головы прошли чьи-то ноги, и он ухватился свободной рукой за валенок. Человек, за которого он уцепился, упал на него, и тотчас на них свалилось еще двое. Подбежали еще и еще люди, засветились фонари. Костылин видел сквозь лед, намерзший на ресницах, что Зину подняли и понесли, ноги ее волочились по земле.

Он схватил руками эти ноги, чтобы помочь нести Зину, но не смог сам подняться и потянул ее тело назад. Все происходило словно в глубоком сне: он видел с полной ясностью, что совершается с Зиной, но не видел и не понимал, что делается с ним самим. Его подняли и понесли три человека, а он, не понимая этого, все держал в руках ноги Зины, и ему казалось, что он сам несет ее и помогает тем, другим, что держали ее тело и шли вперед, освещая фонарями дорогу.

Очнулся он в обогревалке. Над ним наклонилось встревоженное лицо Турчина. Властный бас Зеленского отдавал приказания, кругом все суетились. Костылин лежал рядом с Зиной. Он пытался встать — поврежденная нога еще сильно болела, но уже можно было опереться на нее.

Зина лежала на чьей-то шубе, руки ее были раскинуты, лицо безжизненно, на щеке виднелась ранка. Над ней, сосредоточенно прислушиваясь к (пульсу, склонился фельдшер — лицо его было мрачно.

— Ну и крепкий же ты парень, Семен! — донесся до Костылина голос Симоняна. — Два раза пытался разжать тебе пальцы — не смог даже рукавицу с них содрать.

Пронзительно гудя, пришла карета скорой помощи. Санитары положили Зину на носилки. Костылин, прихрамывая, подошел к стоявшему в дверях шоферу и попросил:

— Товарищ, разреши с вами поехать.

— Посторонних не берем, — не поворачивая к нему головы, ответил шофер.

— Не посторонняя она мне, — тихо сказал Костылин и прибавил неуверенно: — Жена моя!

Шофер окинул его презрительным взглядом.

— Рановато женился! — оказал он насмешливо. — Ври дальше!

— Не вру! — с горячей обидой в голосе ответил Костылин. — Понимаешь, подруга моя. Одна у меня, понимаешь?

На этот раз шофер, видимо, понял, взгляд его, смягчился.

— Садись ко мне в кабину, — проговорил он. — В кузов нельзя — санитары

обижаются.

К Костылину подошел Турчин.

— Сеня, окажи доктору, чтоб он повнимательнее обошелся, — наказывал он взволнованно. — Скажи, что не девушка это, а чистое золото. И сам это помни, крепко помни, парень: тебя выручать она бежала!

— Помню, Иван Кузьмич, — ответил Костылин, и губы его дрогнули.

Костылин вошел в больницу вместе с санитарами. Зина уже пришла в сознание и тихо, жалобно стонала. В приемном покое над ней наклонился главный» врач Никаноров. Санитары по его указанию обнажали пораженные места. Костылин с ужасом видел, что по всему телу девушки расползлись полосы и пятна.

— Вовремя вытащили вас, девушка, — ласково сказал врач. — Придется теперь полежать в больнице, кончик уха отхватим, а там будете еще здоровее прежнего.

Зину унесли в палату. Никаноров заметил стоявшего в углу Костылина.

— А вам что надо, молодой человек? — спросил он недовольно. — Как вы сюда попали?

— Я насчет этой девушки, — заторопился Костылин. Ему сейчас было страшно стоять перед этим высоким человеком со строгими, проницательными глазами. — Знакомая моя. Как ей, очень плохо будет?

— Вы, наверное, тот самый человек, о котором Зеленский пишет, что он спас Петрову, рискуя жизнью? — догадался Никаноров. — Скрывать от вас ничего не стану, ушиб незначителен, но обморожение третьей степени, больше четверти всей кожи поражено. Надейтесь на лучшее, молодой человек, но будьте готовы ко всякому. А теперь идите, посторонним нельзя находиться в больнице.

Костылин не двинулся с места. Ему многое нужно было сказать главному врачу: и то, что это не девушка, а чистое золото, и то, что она шла спасать его, Костылина, и если она погибнет, то он, Костылин, будет виноват в ее гибели, и тогда уж лучше погибнуть самому. Но слов не было, и Костылин стоял молча, крепко сжимая губы.

— Идите, — повторил врач.

— Не пойду я, — тихо оказал Костылин.

— Как не пойдете? — удивился врач.

Костылин молчал. Никаноров внимательно рассматривал его открытое, веснушчатое лицо с белыми бровями и большим лбом.

— Василий Иванович, — обратился Никаноров к проходившему мимо санитару, — выдайте этому молодому человеку халат и приспособьте к делу. А если будет лениться, окажите мне — тут же выставим наружу, — добавил он сердито.

— Не буду я лениться! — горячо воскликнул Костылин.

Никаноров и сам знал, что Костылян не будет лениться — сердитый тон был нужен лишь для того, чтобы у парня не разошлись нервы и он не заплакал при всех от благодарности.

В больнице работы было много. Костылин вместе с другими санитарами перетаскивал больных, разносил еду, помогал при перевязках. Только к полуночи поток пострадавших уменьшился и Костылину удалось пробраться в палату тяжелобольных к Зине.

Она была вся забинтована — бинты охватывали голову, половину лица, шею, кисти рук, грудь и ноги. У нее был жар, глаза блестели, на щеках проступал кирпичного цвета румянец.