В полярной ночи
Шрифт:
Седюк вслух прочел исписанную Телеховым страницу. Это было заявление председателю ГКО с просьбой направить его на восстановление металлургического завода в Сталинграде.
— Послушайте, да ведь завод-то в руках немцев! — возразил Седюк, удивленный.
— Ну и что же? — строго ответил Телехов. — Я все рассчитал: пока мое заявление придет в Москву, пока его рассмотрят и разрешат мне вылететь, пройдет не меньше месяца. Я приеду в Сталинград как раз вовремя. Понимаете, во всем Советском Союзе есть, может быть, только десять человек, которые так знают этот завод,
Седюк не стал спорить, он не хотел огорчать старика. В комнату возвращались веселые, шумно разговаривающие проектанты. Проходимость в эфире в этот вечер была хорошей, им удалось прослушать московскую передачу полностью. Седюк еще раз выслушал экстренное сообщение Информбюро, оглашенное Сильченко на совещании, и пошел с Варей из отдела.
На улице было морозно и ясно. В небе бушевало полярное сияние — гигантская многоцветная бахрома вспыхивала, кружилась и осыпалась над домами. Даже праздничная иллюминация, наспех устроенная в поселке по случаю радостного известия, не смогла стереть бурных красок небесного сияния. Седюк прошел с Варей в конец поселка и вышел на холм. И если на людях ему не хотелось говорить, то сейчас слова полились сами, радостные и взволнованные. Он вспоминал первые дни войны, горечь поражения, но сейчас недавняя страшная боль вдруг стала иной — она смягчилась надеждой, словно отблеск наступающей победы ложился и на прошлое. Варя слушала его, изредка вставляя свое слово.
— Это же важно, это же страшно важно, что мы начали наше большое наступление до того, как союзники открыли второй фронт! — говорил он с увлечением. — Конечно, второй фронт сразу бы нам помог. Но что мы можем наступать и без него — как этим не гордиться!
Он взглянул на Варю и увидел, что волосы ее стали совсем белыми от инея.
— Послушайте, я просто свинья! — воскликнул он с раскаянием. — Я заболтался и совсем не заметил, что вы окоченели. Почему вы не остановили меня?
— Я и сама не заметила, — оправдывалась она со смехом. — Этот холод подобрался совсем незаметно, мне все время было хорошо и тепло.
Он видел, что она говорит правду. Ее покрасневшее от мороза, полное оживления лицо было повернуто к нему, глаза блестели. Он понимал, что каждое его слово, каждая мысль вызывают в ней ответное чувство. Он наклонился к ней, с восторгом и нежностью заглянул в ее глаза. Он мот бы поклясться, что в сумрачном свете полярного сияния и далекой лампочки видит их так же ясно, как в солнечный полдень, — они были светло-серые, сияющие ярким, глубоким светом.
— Что вы так смотрите? — весело спросила она и отодвинулась. — Я ведь не обморозилась, правда?
— Нет, нет, — сказал он поспешно, — все в порядке, Варя.
— В самом деле холодно, — пожаловалась она. — Пойдемте обратно.
Но он еще помедлил. Сквозь меховую рукавицу он угадывал тепло ее руки. Он думал о том, что ничего ему не надо — только вот так быть с ней рядом. У него забилось сердце от сверкнувшей, как молния, все осветившей мысли. Вслед за мыслью ринулись торопливые, горячие слова, они рвались наружу,
— Ну что же, надо идти, — оказал он наконец хрипло, чужим голосом.
Движение согрело ее, в поселке, между домами, было теплее. Потом стали встречаться знакомые — взбудораженный поселок не засыпал. С одним из встречных пришлось поговорить, другой тоже кинулся к Седюку и что-то кричал, делясь своими мыслями о нашем наступлении. У дверей ее дома они остановились.
— Вот мы и пришли, — произнесла она с грустью.
— Давайте еще погуляем, — сказал он. Вынужденные разговоры со знакомыми отвлекли его, он успокоился. — Мне что-то совсем не хочется ложиться спать.
— Мне тоже, — призналась она. — Знаете, все это так радостно и необыкновенно, что мы сегодня слышали, что мне самой хочется сделать что-нибудь необыкновенное и важное. — Она рассмеялась. — Впрочем, этого мне хочется каждый день, как только сажусь за свой стол. Я каждый свой новый расчет начинаю с таким чувством, будто открываю великую, никому не известную истину. А к концу дня я либо обнаруживаю у себя ошибку, либо нахожу в книгах такие же расчеты, только лучше сделанные. Вот тогда и начинаешь понимать свою настоящую цену.
И ему было знакомо это чувство ожидания великих, но не совершенных открытий. Но он снова умолк. За линией центральных уличных огней, на окраине поселка, к нему возвратились волнение и немота. Он все крепче прижимал к себе ее руку и не видел того, что и молчание и волнение его мгновенно передаются ей. В конце улицы, в освещенном подъезде его нового дома, он повернул к ней побледневшее лицо. Он обнял ее за плечи и притянул к себе.
— Пойдемте ко мне, Варя, — сказал он глухо. — Посмотрите мою новую квартиру.
— Не сейчас, — ответила она с испугом, уже зная, что пойдет, и защищаясь от самой себя. — Потом. Завтра.
— Нет, сейчас, Сейчас, Варя…
Она схватила руками его лицо, заглянула ему в глаза долгим взглядом. И ее вдруг охватил ужас, что он заговорит, окажет словами то, что она так ясно видела в его бледном, смятенном лице. Как и все женщины, она мечтала об этих, еще не сказанных словах, ждала их. А сейчас она страшилась, что эти тысячу раз знакомые по книгам и рассказам слова погасят и спугнут то особое, захватывающе важное, что совершалось между ними.
— Зачем? — прошептала она. — Зачем? Скажи…
— Пойдем, — ответил он, словно не слыша ее вопроса. — Пойдем, Варя!
Она поднималась по лестнице, подчиняясь его требовательной руке. На поворотах она останавливалась, и если бы он хоть единым словом, как бы оно нежно и важно ни было, разорвал это огромное молчание, она вырвалась бы и убежала. На втором этаже, перед дверью его квартиры, она еще раз взглянула ему в лицо, и он снова ничего не ответил на ее опрашивающий взгляд.