В постели с Президентом
Шрифт:
— Эй! — сказала она, невольно подавшись назад.
— Не бойся ты. Я — не он. Не будь дурой.
— Ладно, — сказала она. Сглотнула слюну.
— Сколько раз ты его видела в баре?
— Что? А. Только один раз. Нет, подожди. Кажется два раза.
— Второй раз — до или после того, как он говорил с Илэйн?
— До того.
Некоторое время Лерой молчал.
— Представь себе, что я неуверенно улыбаюсь, — сказал он. — Я пытаюсь себе представить… но это… очень необычно. Мы его выманим. Самое смешное — мы используем Гейл, как наживку. Тебе придется кое-что сделать. Я бы и сам сделал, но я могу разозлиться, и это все испортит. Общение с глупыми людьми радости мне не приносит.
— Что я должна сделать?
— Поведи Гейл в какой-нибудь бутик. Также, своди ее к парикмахеру, пусть ей сделают стрижку и прическу под твоим руководством.
— Не понимаю. Что ты хочешь, чтобы она делала — хвасталась своим новым имиджем, ходя по улице, пока тот, кого мы ловим, ее не увидит?
— Тебе не понять.
— Ну, если ты так к этому относишься…
— Да нет же, — раздраженно сказал Лерой. — Я и сам толком не понимаю. Это вроде наития. Предчувствия. Называй как хочешь. Эта сволочь явно решил меня подразнить, но теперь я буду дразнить его, и он возьмет наживку, я уверен.
— Кто тебя дразнит? Ты даже не знаешь, кто он, и где он сейчас.
— У меня есть по этому поводу кое-какие мысли, — сказал Лерой, глядя в пространство. — У него пристрастие к театральности. Очень любит переодевания. Помимо этого, он убежденный атеист, а это значит, что он фанатично верит в несуществование Бога, что, в общем, явление частое. Что бывает не часто — он использует эту свою анти-веру в своих целях, эксплуатируя систему на всю катушку. Это понятно, но не очень распространено. Он вполне умный человек, который рассматривает весь мир, как свою песочницу. Место для игр. Игры у него жестокие и очень, очень неправильные. Он не обычный рядовой бывший спецназовец, обидевшийся на предательство начальства. Он не бывший тайный агент, которого Управление бросило посреди какой-то очень суровой вражеской территории, а теперь он отказывается тихо исчезнуть, и настаивает на расстреле всего взвода, прежде чем вгонит последний патрон себе в башку. Все эти пути известны и изучены. Беглецов ловят и арестовывают — не так уж это сложно. Преданность смотрит только вверх. То, с чем мы имеем дело, не имеет ничего общего с обидами, преданностью, патриотизмом, или с еще какими-то из тысячи сантиментов, которые власти пытаются внедрить в массовое пользование последние пятьсот лет. Он полноправный член поколения типа я-да-я, хам, гедонист, искренний поклонник алгебраического подхода к мысли и духу, законный сын Бога Мещанских Приличий и Богини Удобства, чей пророк прозывается — скука. Как тебе такой психологический портрет?
— Очень красноречиво, — сказала Гвен.
У нее были сомнения. В тоне Лероя было что-то очень личное, какой-то оттенок искренней горечи, возможно направленной против себя. Он не себя ли только что описал?
Я себе говорю — не надо, Гвен, не ходи в эти потемки. Давай просто притворимся, что этой возможности не существует. Это просто паранойя. Если же все-таки здесь и есть какая-то страшная тайна, и если все, что происходило и происходит является всего лишь средневековой пьесой со зловещим содержанием, поставленной для меня и еще кое-кого бесстрастным негодяем… тогда что? Все эффекты, им придуманные, ждут поднятия занавеса, третий акт, все по местам! Я сижу, и смотрю на него, и меня охватывает чувство… нет, не апатии, не апатии как таковой, но покорности, наверное. Я не знаю — ощущение близкой развязки — оно приходит ко мне из-за пресловутой мазохистской любви жертвы к палачу, или же черной трагической неизбежности… того, что вскоре должно наступить… Я трепещу, я преклоняюсь перед гением режиссера… я понимаю, что как главная героиня я должна красиво умереть, раз уж мне дали эту роль. А что мне делать? Выйти из игры в данный момент — неэтично. Я ведь люблю его. Я люблю его вне зависимости от того, кто он такой, и какие у него в отношении меня планы. Ухаживать снова за Винсом — немыслимо, после того, через что меня протащил Лерой. Я нахожусь на совершенно другом уровне. Рутина, скука, повседневные заботы ушли, о них невозможно теперь ни думать, ни даже помнить, что они бывают. Нравы обычной Гвен, Гвен из прошлого, кажутся мне сейчас такими далекими, такими непрактичными, и нелепыми — как японский чайный ритуал. Я почувствовала вкус наслаждений совсем иной категории, я успела побывать на тех вершинах морального превосходства где грех и святость, добродетель и порок, правда и ханжество существуют в их изначальной
Нет, можно. Можно просить, и много. Можно попросить несколько лет, или столетий, пребывания в одной постели с Лероем, постель из соломы в пещере сойдет. Можно попросить, робко, ребенка от Лероя. Денег тоже можно попросить, поскольку в данный момент их, вроде бы, нет, никаких. Можно попросить, чтобы университетская история, которую рассказал мне Лерой, оказалась правдой. Можно попросить любви Лероя. И чтобы все остальные куда-нибудь делись на месяц или два, и пусть будет время, много времени, дабы насладиться моментом. Или же, если все вышесказанное совершенно невозможно, можно попросить Лероя, чтобы он быстро положил всему конец.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ. ПЛЕМЯННИК
В Метрополитане давали «Жидовку», удивительно прелестный, редко исполняемый опус Фроменталя Галеви. У Итана Кокса была к этой опере слабость и он никогда не упускал возможности услышать ее вживую. Новая постановка оказалась технически безупречна, оркестр играл с подъемом, певцы превосходные, темпы приемлемые. А вот минималистские декорации (концепция, все еще рассматриваемая стареющими администрациями оперных театров мира как новая и пикантная) выбивались из общей гармонии и раздражали ужасно. В представлении Итана Кокса, величие оперного искусства следовало подчеркивать всеми возможными (в случае Метрополитана немалыми) средствами. И тем не менее, ему понравилось. После спектакля он решил, что проведет ночь в своей манхаттанской квартире. Хотелось побыть одному. Для людей, могущих ссужать ближних большими суммами денег, одиночество — роскошь.
Выйдя из машины на углу Саттон Плейс и Пятьдесят Седьмой, он отпустил шофера и прошел оставшиеся три квартала пешком. Он кивнул портье, который ответил на приветствие коротким кивком в профиль — был чем-то расстроен. Может у него были проблемы, как у многих. Мистеру Коксу до проблем портье не было дела.
Зайдя в квартиру, он быстро разделся и принял душ, напевая основную тему дуэта из третьего акта. Продолжая мычать мелодию себе под нос, он надел шелковую пижаму, зашел в спальню, поставил будильник на десять утра, и выключил свет. Забравшись в постель он с наслаждением потянулся и вздохнул удовлетворенно. И повернулся на правый бок.
Голос у него за спиной сказал:
— Не двигайтесь. У меня с собой пистолет.
— Кто вы? — осведомился мистер Кокс более или менее спокойно, не двигаясь.
— Угадайте.
Голос показался Коксу знакомым.
— Как я могу угадать? Я…
— А вы попытайтесь.
— Голос у вас…
— Вы на правильном пути. В темноте угадывают по голосу. Ну, дальше?
— Не может быть.
— Именно. Я рад, что вы все еще помните мой голос.
— Джордж? Я думал, тебя нет в живых.
— Это именно так и есть, дядя Итан, — сказал голос. — Я на несколько дней вернулся с того света, чтобы заплатить налоги. С ребятами из налогового управления не шутят. У них нет чувства юмора, они человека где угодно найдут, в том числе и на том свете.
Итан Кокс ждал. Племянник не торопился.
— Так что же тебе нужно? — спросил наконец Итан.
— Знания нужны, — сказал племянник. Щелкнул затвор. — Добротные знания. Информация.
— Странный способ получения информации. Мягко говоря.
— Специальная информация. Прямо у источника.
— Я — источник, да?
— Да, вы источник. В основном источник горестей. У вас хорошо получается досаждать людям. Сто миллионов человек в данный момент рассержены, и пятьдесят миллионов несчастны. Вы эксперт. Посмотрим, умеете ли вы еще что-нибудь делать — вот, например, давать информацию.
— Не понимаю. Джордж? Это действительно ты?
— Вот я думаю, к примеру, — сказал племянник, понижая голос, — действительно ли именно вы разорили моего отца. Хотя, конечно, ему это пошло на пользу — он моет посуду в Лионе и временами счастлив. Женился на официантке. Но мама моя, ваша сестра — ей все-таки нужна была помощь после того как, благодаря вам, брак распался. Что плохого в том, что она оперная певица? Нужно было ей дать несколько тысяч. Она ведь член семьи. Сказать вам, где она сейчас? Дает уроки музыки жеманным мужчинам в Сан Франциско. Впрочем, это к делу не относится. Хватит сентиментальных глупостей, хватит. Вставайте. Медленно. Обойдите кровать и сядьте вон в то кресло, лицом к окну.