В предгорьях Урала. Книга 1
Шрифт:
— Спасибо, — Андрей открыл свой портсигар.
— Брожение умов — это, так сказать, знамение времени. Я не пророк. Но, молодой человек, когда вы накопите жизненный опыт, поверьте, вам будет смешно вспомнить о своих ошибках. Да-с. И, говоря конфиденциально, я сам когда-то, в дни молодости, был привержен к идеям либерализма. Но благодарение богу, — Захваткин поднял глаза к потолку, — эти семена заглохли, не успев дать свои ростки.
— Я чувствую, что и мои юношеские взгляды на переустройство общества приходят к концу, — скрывая усмешку, ответил ему
— Вот и чудесно. — Опираясь на ручки кресла, исправник приподнял свое тучное тело. — Я вижу, батенька мой, что вы человек неглупый.
— Благодарю за комплимент, — сухо поклонился Фирсов.
— Да-с, неглупый, — не замечая иронии, продолжал Пафнутий Никанорович. — И чем скорее порвете знакомство с разными там Русаковыми, Словцовыми и прочими бунтовщиками, тем для вас лучше.
— В рекомендательных списках знакомых я не нуждаюсь, — ледяным тоном произнес Фирсов и поднялся на ноги.
— Мое дело, милостивый государь, предупредить вас о неприятных последствиях, которые несет за собой ваше знакомство с политическими ссыльными, — поднялся в свою очередь с кресла Захваткин. — Повторяю, что только из уважения к вашему родителю вы пользуетесь свободой, дарованной нам монархом.
— Венцом этой свободы вы, очевидно, считаете девятое января 1905 года? Залитые кровью рабочих декабрьские баррикады Пресни? Пытки и виселицы по всей России? Не так ли? — горячо ответил Андрей.
— Вы забываетесь, милостивый государь! — лицо Захваткина побагровело. — Вы находитесь в полицейском управлении, а не на тайном сборище. Предупреждаю вас последний раз, что если вы не порвете связи с ссыльными, я вынужден буду принять суровые меры. Можете итти.
Андрей круто отвернулся от исправника и вышел из кабинета.
«Либерализм, облаченный в мундир исправника, — что же, хороший урок для меня», — подумал с горечью Андрей.
В тот день Андрей долго бродил по кривым переулкам города, вернулся усталый и, поднявшись к себе в комнату, лег на диван.
«Христина, как жаль, что нет тебя со мной. Один я, никому не нужный и чужой в этом доме».
Тихо скрипнула дверь, и показалась одетая во все темное Василиса Терентьевна. Андрей поднялся.
— Что, мама?
Старая женщина уселась рядом с сыном и погладила его по волосам. Чувство материнской ласки пробудило в Андрее воспоминания детства, и он доверчиво припал к ее плечу.
— Тяжело мне, мама.
— Знаю, — тихо промолвила Василиса Терентьевна и, вздохнув, сказала: — И мне не сладко живется. Сам-то стал чистый скопидом, на свечку жалеет. Сережа совсем отбился от рук. Одни гулянки на уме. Да и ты редко бываешь дома. Не с кем слова вымолвить, Агния — по магазинам да по портнихам, и мать забывать начала. Одна у меня надежда под старость — ты.
Помолчав, Василиса Терентьевна спросила:
— Зачем звали в полицию?
— Так, пустое дело, — уклончиво ответил Андрей.
— Пенял мне отец сегодня, что не на ту дорожку сына поставила.
— Нет, мама, дорога моя прямая, к лучшей жизни она ведет, — стараясь найти
— Ну, дай бог. Только мать не забывай. — Поцеловав сына, Василиса Терентьевна поднялась на ноги и, осенив его крестным знамением, вышла.
Глава 19
Захватив с помощью Дарьи Видинеевой паровые мельницы на Тоболе, Никита Фирсов стал подбираться к фирме «Брюль и Тегерсен», крупному мясопромышленному комбинату датчан в Зауральске.
Итти на сделку с союзом сибирских маслодельных артелей, которые помимо масла вырабатывали бекон, Никите не хотелось. Денежные средства кооперативов были ограничены, и Фирсов повел с ними тонкую игру.
— Тебе, Александр Павлович, мешать я не буду, — говорил Никита заводчику Балакшину, который был главным учредителем союза маслодельных артелей. — Перерабатывай молоко, разводи свиней, а где надо, я подсоблю деньгами. У тебя что, контракт с датчанами есть? — спросил он неожиданно.
— Да, часть свинины я сдаю на консервный завод, — ответил своему собеседнику Балакшин.
Никита поднялся с кресла и, шагая по мягкому ковру, заговорил не торопясь:
— Опутывают нас иноземцы, ох, как опутывают. Ведь ты сам посуди, — Фирсов, заложив руки за спину, остановился перед хозяином. — В Челябинске два завода принадлежат немцам и бельгийцам. До самого Омска по всей железной дороге склады американца Мак-Кормика, в Омске засели немец Ган и швед Рандрупп. На винокуренных и пивоваренных заводах хозяйничают иностранцы, и здесь у тебя под самым носом орудуют датчане, а нашему брату, русскому купцу, и повернуться негде. — Помолчав, Никита продолжал: — Слышал я, что масло и свинину ты отправляешь в Англию.
Балакшин, поглаживая свою пышную с проседью бороду, внимательно слушал гостя, на его вопрос ответил утвердительно.
— Ну вот, и ты со своими артелями ихнюю же руку тянешь, а какая нам с тобой польза?
— Тебе — не знаю, а мне от фирмы Тегерсена — один убыток, — заметил хозяин.
— А ежли нам с тобой, допустим, создать компанию, ас… ас… как это на ученом языке называется? — Фирсов наморщил лоб и уставился на ковер. — Припомнить не могу, ведь говорил же мне этот кутейник. «Его бы лучше послать», — промелькнула у него мысль про Никодима.
— Ассоциацию, — сказал более осведомленный в торговой терминологии Балакшин, который когда-то учился в коммерческом училище.
— Ну вот, эту самую, будь она неладная, и придумают, прости господи, такое слово, — произнес с облегчением Никита.
— Что ж, я непрочь, — заявил хозяин, — мне эти «Брюль и Тегерсен», признаться, крепко ножку подставляют. Создают свои механизированные маслодельные заводы, и артелям тягаться с ними трудновато.
— Не удержаться им против нас, — забегал по привычке Никита, — а деньгами я тебе пособлю. Начинай накидывать цену на молоко с пятачка, а там посмотрим, кто кого.