В присутствии врага
Шрифт:
— Это же не… — начала она.
— Не сок? На этот раз — нет. Но это питье, верно? И действует быстро. Давай. Пей.
Шарлотта стала вырываться, но он только усилил хватку. Поэтому она поняла: путь к свободе — делать как велит он. Она глотала и глотала, а он все лил и лил.
И Шарлотта не заметила, как куда-то поплыла. Она увидела сестру Агнетис. Увидела миссис Магуайр. Маму, Сито и море. А затем вернулась тьма.
Часть вторая
13
Было без пяти шесть вечера, когда раздался
— В любимчики рвешься, да? — спросил шутливо сержант Стенли. — Хочешь до тридцати стать старшим констеблем?
— Я просто хочу применить свои навыки, сержант.
— Свои навыки, говоришь? — Сержант хмыкнул. — Поверь мне, сынок, у тебя будет масса возможностей применить свои навыки — какими бы они ни были, — прежде чем мы выпустим тебя из своих лап. Ты еще проклянешь тот день, когда подал заявление в отдел по расследованию убийств.
Робин в этом сомневался, но поискал объяснение, которое сержант понял бы и принял.
— Мама всегда внушала мне, что я должен себя проявить.
— У тебя еще впереди уйма времени.
— Знаю. Но все равно, сэр, можно?
— Что — можно, малыш?
— Позвольте мне поучаствовать в первом же деле.
— Хм. Поживем — увидим, — ответствовал сержант. И когда позвонил теперь, чтобы удовлетворить просьбу Пейна, то закончил словами: — Что ж, посмотрим, как ты начнешь себя проявлять, детектив.
Когда узкая главная улица Вуттон-Кросса осталась позади, Робин признался себе, что его искренняя просьба об участии в первом же наклюнувшемся деле была, возможно, ошибкой. Звонок сержанта Стенли очень кстати оторвал его от созерцания неаппетитного зрелища — слюнявых лобзаний жениха и невесты, каковыми являлись его мать и толстяк с блестящей лысиной, праздновавшие свою помолвку, — и теперь в желудке протестующе ворочались, явно желая вырваться наружу, шесть сухих пирожных, которые Робин успел заглотить, но не переварить. Что подумает Стенли о своем новобранце, если Робина вырвет при виде трупа?
А они ехали осматривать именно труп, по словам Стенли, труп ребенка, который был найден на берегу канала Кеннета и Эйвона.
— Сразу за Аллингтоном, — проинформировал его Стенли. — Там есть дорога, которая проходит мимо Мэнор-фарм. Она пересекает поля, затем ведет на юго-запад, к мосту. Тело там.
— Я знаю это место.
За двадцать девять лет, что Робин прожил в этом графстве, он отдал хорошую дань прогулкам по окрестностям. В течение долгого времени пешие походы были единственным способом отдыха от матери и ее астмы. Ему достаточно было услышать любое название — Кухонная горка, Ведьмин лес, Каменная яма, Травяной холм, — и перед его мысленным взором тут же вставал образ. Прирожденный географ, называл его один из школьных учителей. У тебя природные способности к топографии, картографии, географии, геологии — так что ты выберешь? Но ничто из этого его не интересовало. Он хотел быть полицейским. Хотел, чтобы справедливость восторжествовала. Более того, он жаждал, чтобы справедливость восторжествовала.
— Я могу быть там через двадцать минут, — сказал он своему сержанту и озабоченно добавил: — Там ничего не случится до моего приезда? Вы не станете делать выводы и все такое?
Сержант Стенли фыркнул.
— Если я и раскрою дело до твоего прибытия, то промолчу. Через двадцать минут, говоришь?
— Могу и быстрее.
— Не убейся только, малыш. Это труп, а не пожар.
Тем не менее Робин уложился в пятнадцать минут. Сначала он поехал на север, в сторону Мальборо, затем, сразу за сельской почтой, свернул на северо-запад, и тут помчался по проселочной дороге через зеленые поля и голые плато, мимо тысяч могильников, курганов и других примет древности, которые все вместе составляли долину Вуттона. Для Робина эта долина всегда была местом покоя, именно сюда он уходил переживать тяжелые моменты, неизбежные в жизни с матерью-инвалидом. Но все казалось иным в этот майский вечер, когда легкий ветерок колыхал травы в полях и когда у него забирали его больную мать. Сэм Кори — старикан на двадцать лет старше матери, постоянно похлопывающий ее по заду, мусолящий ей губами шею, многозначительно подмигивающий и отпускающий дурацкие замечания, вроде: «когда мы с моей ягодкой останемся одни, то-то заскрипят пружины» — совсем ей не подходил, и Робин недоумевал, что она в нем нашла. Но он улыбался, когда требовалось, и поднимал бокал теплого шампанского за счастливую пару. Телефонный звонок помог ему сбежать и выбросить из головы мысли о том, что выкинут эти двое, как только за ним закроется дверь. Не очень-то приятно представлять свою мать в постели с любовником, особенно с таким любовником. Это просто неэстетично.
Деревушка Аллингтон располагалась на изгибе дороги, напоминая локтевой сустав. Она состояла из двух ферм. Их дома, амбары и разнообразные надворные постройки были главными деревенскими сооружениями. Огороженное пастбище служило границей деревни, и на нем паслось стадо ждущих дойки коров. Робин обогнул пастбище и проехал напрямик через Мэнор-фарм, где сердитая женщина подталкивала трех ребятишек вдоль обочины в направлении кирпично-деревянного, крытого соломой дома.
Дорога, описанная сержантом Стенли, на самом деле была просто-напросто прогоном, который отходил от двух домов под красной черепицей и прямой линией пересекал поля. Он был как раз в ширину трактора, и по нему шли две изрытые колеи, разделенные полоской травы. По обе стороны прогона высился забор из колючей проволоки, отгораживая возделанные поля, где зеленели озимые.
Автомобиль Робина прыгал по ухабам, переваливаясь с боку на бок. До моста оставалась больше мили, и Робин надеялся, что подвеска «эскорта» выдержит очередное испытание сельским бездорожьем.
Впереди обозначился небольшой подъем, указывавший на близость Аллингтонского моста. По обе стороны от въезда на мост стояли три патрульные полицейские машины, фургончик и синий мотоцикл — излюбленное средство передвижения сержанта Стенли.
Робин припарковался позади одной из патрульных машин. К западу от моста констебли в форме — к когорте которых он и сам недавно принадлежал — шли по обоим берегам канала: одна группа осматривала тропинку, идущую вдоль южного берега, другая старательно продиралась сквозь густую растительность на противоположном берегу. Фотограф заканчивал свою работу за густыми зарослями камыша, а судебный патологоанатом в белых перчатках терпеливо дожидался рядом, у ног его стоял черный кожаный чемоданчик. Кроме кряканья уток и криков чирков, плавающих на канале, не было слышно ни звука. Робин задумался, объясняется ли это благоговением перед смертью или просто сосредоточенностью выполняющих свою работу профессионалов. Он вытер о брюки вспотевшие от волнения ладони, приказал желудку успокоиться и вышел из машины навстречу своему первому расследованию убийства. Хотя никто еще не назвал это убийством, напомнил себе Робин. Сержант Стенли сказал только, что у них «труп ребенка», а выяснить причину смерти — дело судебных медиков.
Сержант Стенли, увидел Робин, работал на мосту. Он беседовал с парнем и девушкой, прижавшимися друг к другу, словно желая согреться. Вполне понятное желание, учитывая, что они были едва одеты: девушка прикрыта тремя черными треугольниками в ладонь величиной, изображавшими купальный костюм, парень облеплен белыми плавками. Парочка, как видно, вышла из моторного катера, который стоял на приколе восточнее камышей. Слово «Молодожены», написанное кремом для бритья на его стеклах, объясняло присутствие здесь молодых людей. Плавание по каналу было популярным весенним и летним времяпрепровождением.
Сержант поднял глаза на приближавшегося Робина. Закрыл блокнот, приказал парочке оставаться на месте и сунул блокнот в задний карман джинсов. Достал из кармана кожаной мотоциклетной куртки пачку «Эмбессис» и предложил Робину. Оба закурили.
— Сюда, — указал Стенли и первым стал спускаться по склону к тропинке. — «Молодожены», — фыркнул он. — Ясно, зачем они наняли катер. Ты только посмотри, малыш. Да не на катер, а на девицу.
Они остановились. Робин почувствовал, что краснеет как рак, и опустил голову, чтобы скрыть это. Поковырял в земле носком башмака и вместо ответа стряхнул пепел.