В прорыв идут штрафные батальоны
Шрифт:
— Не спать! Подняться! Сесть!
— Огоньку бы развести, ротный. Костерок… — донесся до него от обочины чей-то робкий просительный голос.
Голос показался Колычеву знакомым, но кому принадлежал — вспомнить не смог.
— Команду слышал? Огня не разжигать!
— Как без огня-то? Померзнем…
— Титовец! — громко позвал Павел. — Где командир взвода?
— Я! — отозвался сзади голос Титовца.
— Поднимай отделенных. Будите людей. Не давайте спать. Померзнут.
И вот уже по всему ротному порядку пошло шевеление, колыхание теней. Повторяя на ходу одну и ту же фразу «Не спать! Подняться! Сесть!», Павел уже прошел сквозь третий и четвертый взводы, направлялся к Маштакову, когда сбоку от дороги, в
«Неужели Степан приказа не слышал? Или солдаты его игнорируют?»
Ускорив шаг, направился к ближайшему огоньку. Еще издали с удивлением признал в человеке, гревшем руки над костерком, самого командира роты.
— Ты чего, Степан, приказа комбата не слышал?
— Да отменил он свой приказ, — не удивляясь
появлению Колычева, отозвался Заброда. — Понимает, что нельзя без обогрева.
— Ты что, комбата видел?
— Да нет, Гатаулин приходил. Отмену приказа передал и в вашу сторону подался. Сказал, что до тебя и Харина. Не перевстретились разве?
— Разминулись, выходит, — сожалея, произнес Павел, все еще, однако, сомневаясь. — Так точно можно костры жечь?
— Какой разговор? Полбатальона на снегу останется, если не дать людям согреться. У меня в финскую знаешь сколько таких случаев было? Засыпает живой, а начнешь будить — покойник
Павел засобирался в обратный путь.
— Пойду к своим. Пусть тоже разжигают.
— А то оставайся. У меня сейчас и кипяточек на подходе, и заварочка имеется, — гостеприимно приглашает Заброда. — Догадались уж поди…
Догадались. Теперь каждый взвод своими костерками обозначился. Не теряли время даром и его ординарец со связными. Сидят у костра с котелком талой воды, ротного дожидаются. Наготове пара банок мясных консервов из НЗ. А вскоре и Маштаков с Махтуровым к огоньку подтянулись.
— Принимайте в честную компанию!
Буханку хлеба к общему столу присовокупили.
Согрелись у костра, подкрепились консервами с кипятком. Разговоры веселей пошли.
— Я чего пришел-то, — спохватывается Маштаков. — Там наш таежный Сидорчук обещает соорудить какое-то ночлежное устройство из опыта жизни лесоповальщиков. Может, стоит взглянуть? Слово уж больно мудреное. Ро… Рогулет, что ли?
— Рокатулет, — подсказывает Махтуров.
— Во! Рокатулет, черт его побери, — обрадовался Маштаков. — Незаменимая вещь, говорит, в тайге.
Колычев заинтересовался. Позвал с собой Тимчука. Тот тоже не новичок в зимнем лесу.
Загадочным рокатулетом оказался четырехметровый березовый хлыст, приваленный сверху ворохом елового лапника. Радиусом два метра оттоптан вокруг него снег и тоже выстелен лапником. Подожженный одновременно в нескольких местах ворох лапника, сгорая, воспламеняет березовое бревно. Оно горит не сильным пламенем и долго тлеет. Люди вповалку укладываются вкруговую, ногами к огню. Даже если заснут, беды большой не случится. Целое отделение вокруг укладывается.
Но где набраться подходящих березовых лесин? Ни топоров, ни пил у штрафников с собой нет.
— Сухостой поваленный под снегом должен быть. Ногами нащупать можно, — поясняет Сидорчук Он доволен, что его опыт обитания на таежном лесоповале пригодился товарищам.
Возвращаясь, Павел разыскал Грохотова с Ведищевым, распорядился связаться с Маштаковым, перенять опыт.
В десять часов поступил вызов в штаб.
Колычев был готов к докладу. В роте — без происшествий. Часом раньше взводные доложили: ни больных, ни обмороженных, ни таких, кто повредил бы ногу за время марша неумело намотанной портянкой. Люди рассредоточены в лесу, ждут приказа на дальнейшие действия. И это было удивительно для чрезвычайных условий, в которых они находились.
К тому же Колычеву удалось под утро поспать у мини-рокатулета, устроенного связными и ординарцем. Спал он крепко, без страхов и сновидений. Намереваясь прикорнуть минут на тридцать-сорок, проспал здоровым, невспугнутым сном около двух часов.
Вначале не поверил даже. Показалось, только-только приклонил голову. И это тоже было удивительно для состояния его духа последних дней.
Штаб размещался на колесах, в кузове «Студебеккера», на скорую руку переоборудованного в будку с фанерным покрытием. В голове, в метре от кабины — снарядный ящик с полевым телефонным аппаратом. Под потолком, строго над ящиком, — автомобильная фара, подключенная проводом к аккумулятору. В центре стола, склонясь над расстеленной картой, начальник штаба Сухорук По бокам, сидя на откидных скамьях, комбат Балтус и оба помощника начштаба — Доценко и старший лейтенант Боровицкий. Последний прибыл в батальон за несколько дней до отправки на фронт. Колычев видел его впервые. Молодой, не старше Павла, очкарик интеллигентского склада, скорее всего из запаса.
Сухорук знакомит командиров рот с обстановкой и боевой задачей. Сверяясь указательным пальцем с отметками на карте, говорит громко и четко:
— Противник располагается по краю болота. Его передний край вынесен к дому лесника. Огневые точки обозначены на картах, их вы получите позже. Обнаруженные дзоты также показаны на схеме. Штрафной батальон меняет два полка стрелковой дивизии и занимает участок обороны от дороги на Никольское и до населенного пункта Грачи исключительно. Слева от нас энский стрелковый полк, справа — полк воздушно-десантной бригады, действующий как стрелковая часть. Наша задача — выбить противника с занимаемых позиций, освободить от гитлеровцев поселок Маленичи и располагающийся в километре за ним лесозавод. Время атаки и сигнала связи получите позднее. Санчасть расположена у развилки дорог на Никольское. Мин на переднем крае противника не обнаружено, а проволочные заграждения частично разрушены нашей артиллерией…
Балтус, следивший за выражением лиц командиров рот, сделал короткий пресекающий жест рукой. Встал вровень с замолчавшим на полуслове Сухоруком, предупредительно постучал пальцем по корпусу телефона.
— Приказ наркома обороны номер двести двадцать семь известен больше как приказ «Ни шагу назад!». И прежде всего он касается штрафных воинских формирований. Для штрафников — это приказ прямого действия, понимаемый буквально. Отступать штрафники не имеют права. Требую, чтобы это положение было доведено до каждого солдата и каждого командира. Мы не имеем права на шаг назад. Вот та истина, которую должен усвоить каждый солдат и каждый офицер. Сейчас не сорок первый год и даже не середина сорок третьего. Командование приказывает взять Маленичи, и Маленичи должны быть взяты! — Чем больше высоты и металла появлялось в голосе комбата, тем явственней проступал в нем характерный прибалтийский акцент. — И по тому, как батальон выполнит приказ, как отличится каждый на своем участке, будут судить о вас, командирах рот, и обо мне как командире. О нашем соответствии занимаемым должностям. Предупреждаю: обратного хода в свои окопы, как было раньше, здесь не будет. Трусов и паникеров расстреливать на месте и списывать за счет боевых потерь. Объявите в ротах, что по бегущим с поля боя паникерам я прикажу стрелять из пулеметов. Пулеметы будут выставляться в окопах сразу за тем, как роты поднимутся в атаку.
Угроза комбата выставлять за спиной штрафников пулеметы подействовала. С чего бы вдруг? На Курской дуге обходились без пулеметов. Прежде чем разойтись по своим «хозяйствам», командиры рот устроили всеобщий пятиминутный перекур.
Трухнин и Харин, поддерживавшие отношения с Доценко, располагали на этот счет дополнительной информацией.
— Доценко говорил, что фронт здесь с осени стоит, — делился сведениями Трухнин. — Маленичи эти пехота не раз пыталась брать, но безуспешно. Умыли фрицы пехоту в болоте.