В прорыв идут штрафные батальоны
Шрифт:
Балтус прошелся по землянке, напряженно морща лоб. Видимо, пытался уяснить для себя, кто же из двоих прав: Сачков или Колычев?
Павел осмелел.
— И вообще лучше бы артиллерией помогли подавить огневые точки. Не сорок первый год, чтобы на пулеметы с голой грудью переть. Немцы только в ладоши не хлопают — валят нас кучами, как снопы.
Это была дерзость сродни вызову. Балтус придержал дыхание, дернулся к Колычеву, вперил в него жгучий буравящий взгляд.
— Что?!
Павел не дрогнув выдержал взгляд: все равно терять нечего. И он не мальчик
— Немцы, чуть запахло жареным, отходят, берегут солдат. А мы только и знаем что вперед! Вперед!
— Не забывайтесь, комроты! Приказ двести двадцать семь для вас никто не отменял. Маленичи должны быть взяты батальоном. И они будут взяты. Я выполню приказ, даже если все вы там поляжете. А для того, чтобы вам легче было нейтральную полосу преодолевать, завтра выставлю позади роты взвод охраны с пулеметами. Так и объявите в роте. Трусов и паникеров расстреляют на месте. И тебе, Колычев, лучше там остаться, если в Маленичи не ворвешься.
На Колычева смотрела каменная маска.
— Вопросы есть?
— Есть. Представления на отличившихся готовить?
— Отличившихся?! — У Балтуса повело рот набок. Но странное дело, тон изменился, стал спокойнее, чем был. — Отличившиеся будут только после взятия села. Я думал, что это вам должно быть ясно и без моей расшифровки. И еще, старшина, запомните: не усердствуйте. Их не так много, тех, кто действительно заслуживает право на прощение прошлых ошибок и преступлений. И предоставлено оно будет только достойным. Мне сегодня доложили, что, пока штрафники пугливо прятались по воронкам, женщина — женщина, старшина! — санинструктор, не имеющая за своими плечами никакой вины, под этим самым огнем, который уложил ваших героев на землю, вынесла на своих плечах двадцать девять человек раненых. Вот и скажите мне, кого и чем я должен награждать, а кого наказывать. Не знаете?
Павел промолчал. Не для того начальство задает вопрос, чтобы услышать ответ.
— Еще вопросы есть?
— Больше нет, товарищ майор.
— Атака утром, идите и готовьтесь.
На выходе из землянки лицом к лицу столкнулся с Корниенко, который тоже спешил по вызову комбата. После боя они еще не виделись, Колычев слышал только, что Федор жив, не ранен.
— Комбат на уровне?
— На уровне. Посоветовал мне остаться там, если завтра в Маленичи не ворвусь. Для поддержки Сачкова с пулеметами позади роты обещал выставить.
— Черт! У меня две трети роты выбило, всего один взводный остался. Думал, и тех не наберется.
— У меня не лучше. Тот же коленкор. Они из пулеметов полосуют, а накрыть их нечем.
— Трехслойный настил, а сверху мины. Думал, не выберусь из проволоки. Как щетину бритвой солдат срезало.
— Завтра похлеще будет. Поняли, что штрафники перед ними, и наступать обязательно будут. За ночь укрепятся.
— Бог не выдаст, свинья не съест, — тряхнул чубатой головой Корниенко, бодрясь.
И непонятно было, кого больше, себя или Колычева, он таким образом утешить хотел.
Потемну в роту прибыло обещанное пополнение. Семнадцать человек из штабной обслуги и недолечившихся пациентов санчасти. Всех, кого можно было, направил комбат в окопы. Передал и приказ: подготовить позади позиций роты три пулеметных гнезда.
Колычев вызвал взводных.
— Приказ комбата: оборудовать позади траншеи три пулеметных гнезда. В атаку утром пойдем на мушке у пулеметов Сачкова. Приказ объявить во взводах. Маштаков, Грохотов, Ведищев! Выделить людей для сооружения пулеметных гнезд. Приступить к исполнению немедленно.
Все, кто находился в блиндаже, настороженно притихли, переваривая услышанное. Новость по душе никому не пришлась, но все отмолчались. Только Маштаков, многозначительно кашлянув, не утерпел обиды:
— Лучше бы пэтээровцев подбросили…
Выбирать места под пулеметные точки Колычев отправился самолично.
Передовая жила обычной ночной жизнью. Немцы посвечивали ракетами, периодически общупывали позиции штрафников дежурными пулеметными очередями. Было черно и беззвездно. Штрафники себя никак не обозначали.
Не успел Павел, вернувшись, возникнуть в дверном проеме блиндажа, телефонист протянутой к нему телефонной трубкой встречает:
— Товарищ старшина, вас комбат уже два раза вызывал. Ругается. Вот, в третий раз требует.
— Где ходите, командир роты? Почему связные не знают, где вы находитесь? — доносят до него провода недовольный голос Балтуса. — Почему я вас должен ждать? Ваши бойцы знают, что возврата в эти окопы для них не будет?
Колычев не узнает комбата и не понимает. Навязчивая установка Балтуса на понуждение людей страхом расстрела ему неприятна и сомнительна. Ни повода подозревать штрафников в малодушии, ни смысла в угрозе карательными мерами он не усматривает. Скорее наоборот.
— Так точно. Приказ во взводах объявлен.
— Напомните еще раз. Те, кто действительно хочет избавиться от постыдного прошлого, завтра утром ворвутся в Маленичи. А остальных ждет позорная смерть. Немедленно оборудуйте пулеметные гнезда. Пулеметы добавят решимости трусам и паникерам выполнить приказ командования.
Комбат бросает слова резко, отрывисто, прибалтийский акцент бьется в ушах. Колычев только слышит майора, но и не видя, отчетливо представляет его всего — напрягшегося, жестко сощуренного, необычайно возбужденного. Всего на нервах.
— Пулеметные гнезда сооружаются. Я как раз этим и занимался.
— Пополнение получили?
— Так точно. Семнадцать человек
— Боеприпасы?
— Пока нет.
— Ждите. Разберемся. Еще вопросы есть?
— Никак нет, товарищ майор.
— Если в течение часа боеприпасы не поступят — докладывайте. Немедленно. Конец связи.
Не снимая шинели, уселся за стол, где дожидался его Махтуров. Достал из планшетки карту, ткнул пальцем в обозначение населенного пункта.
— Смотри, Николай. Вот наша завтрашняя Голгофа — Маленичи. Деревушка в сорок два двора. Половина разрушены. Значится как опорный пункт обороны противника, имеющий для нас важное тактическое значение.