В прятки с реальностью
Шрифт:
— Алекс, — окликает бесстрашного Ирэн, и он поворачивается к ним. Лицо его озаряет самая искренняя улыбка.
— Ну ничего себе, кто это к нам пришел! Мой самый лучший друг, Диего! — Алекс на полном серьезе протягивает мальчику руку и крепко ее пожимает, — скажу тебе так, парень, твое рукопожатие с каждым разом все крепче. Растешь! — и он хлопает мальчика по плечу.
Диего не скрывает удовольствия, в Бесстрашии он чувствует себя как дома. Все здесь ему нравится, и место, и река, и пропасть. А больше всего ему нравятся эти люди, он чувствует, что они ему не чужие.
— Пойдешь сегодня с нами на тренировку? — также серьезно спрашивает мальчика бесстрашный.
— Еще бы! А что сегодня? Ринги
— Ринги. А потом стрельба. Так и быть!
— Алекс, мы хотели бы сходить…
— Да, пойдем, я с вами.
Каждый раз попадая в мемориальный зал и находя табличку с изображением любимого, Ирэн никак не может научиться не плакать. У нее много его фотографий и изображений, Марлин отдала ей некоторые вещи Диего и бывает так, когда особенно тоскливо она просто зарывается в его кожанку и дышит его запахом, который все еще присутствует, хотя мужчины давно уже нет. Ирэн очень боится, что ее сынишка будет чувствовать, будто он какая-то замена, а это вовсе не так. Глядя на него, она каждый раз благодарит всевышнего, что Диего оставил свое продолжение, но мальчик должен вырасти тем, кем ему суждено быть, должен прожить свою жизнь.
— Капрал Диего Эстевис, — вытянувшись в струнку, прочитал на табличке мальчик. — Мама, а капрал — это высокое звание?
— Да, Диего, — серьезно отвечает Алекс, — для того возраста, в котором вступил в звание твой отец, это очень почетно. Ты можешь им гордиться!
— О, я очень им горжусь! — пылко отвечает Диего и поворачивается обратно к изображению отца в боевой форме, — я хочу быть как он!
Ирэн не может сдержать улыбки. Она любит, так сильно любит их обоих. Диего погиб, но он продолжает жить в их сердцах, в гордости его сына, в их любви.
— Пойдем, Диего. Тебя Рикки ждет в детских, — протягивает Ирэн руку сыну, — мы обязательно придем сюда снова.
— Да, мамочка. К папе.
История навеяна фильмами «Дорогой Джон» и «Эффект колибри»
====== 43. Прощание (Фор/Трис) ======
Комментарий к 43. Прощание (Фор/Трис) * В фанфике использованы сцены и предложения из книги Вероники Рот “Эллигент” (“Преданная”)
Обложка для этой части: http://images.vfl.ru/ii/1455837012/2aa0a46d/11533853.jpg
Последняя глава перед эпилогом «Эллигент» («Преданная»)*.
А что, если бы к Тобиасу в его дом, в Отречении, пришла не Кристина… а кто-то другой?
Музыка, что навеяла это действо: The Righteous Brothers «Unchained Melody»
Тобиас берет грузовик из корпуса и едет в Отречение. Позади потрясение от потери, отрицание смерти, ненависть и злость на тех, кто еще жив. В прошлом остался разговор с Калебом, и Юрайи больше нет. Там же осталось оцепенение, практически заторможенность, когда он почти ничего не чувствовал и не воспринимал, потом наступил период острой боли, когда не хотелось жить, было так больно, что не хотелось даже открывать глаза.
Сейчас уже Итон ничего не чувствует, кроме отупляющего сознание ощущения потери и собственной ненужности. Зачем дальше пытаться как-то из этого карабкаться, когда… все и всё напоминает о ней. Когда на что ни натыкается взгляд, все сочится тоской и безысходностью невосполнимой потери…
«Она не хотела оставлять тебя», — сказал ему Калеб. Но она оставила. И теперь нужно как-то с этим жить. А нужно ли?
Вскоре высохшая трава, снег и земля под шинами его грузовика сменяется тротуаром сектора Отречения. Улицы все те же, и парень, не задумываясь, почти на автомате, идет по знакомым местам. Останавливается около дома, возле знака «стоп», с потрескавшейся центральной дорожкой. Его дом. Он поднимается через переднюю дверь и вверх по лестнице, его физическая оболочка совершает какие-то действия, но он не отдает себе в этом отчета, будто сознание специально отгораживает его от этого мира. Все чувства притупляются, и жить так с каждым днем все невыносимее.
Тобиас прижимает ладонь к панели, закрывающей зеркало наверху, и отталкивает ее в сторону. Отражение не нравится ему, но сознание фиксирует это скорее по инерции, сейчас ему плевать как он выглядит. Он провел последние несколько дней где-то между сном и явью, был не в состоянии прийти в себя хоть на какой-то более или менее долгий срок.
Привычные действия, знакомый с детства звук машинки для стрижки волос, вгрызающейся в волосы. Размеренные движения, отточенные и возвращающие в то время, когда боль носила совсем другой характер и имела привкус страха и тревоги. Но не было в той боли того удушающего онемения, разрушающей тоски и желания прекратить страдания немедленно и разом.
Пытаясь сконцентрироваться на ощущении покалывания и зуда на коже там, куда падают остриженные волосы, чтобы разъедающая душу горечь не утянула вновь в состояние на грани бытия, он проводит рукой по короткому ежику — проверить достаточно ли гладко все получается. Гладко. Как и всегда. И проверять не нужно было, он научился всему сам, когда еще был маленьким.
Облокотившись на стену, уперев руки по обе стороны зеркала, глядя в синие, полные уныния глаза, под которыми залегли предательские тени усталости и недосыпа, Итон рассматривает себя, машинально фиксируя детали своей внешности, край татуировки — пламени Бесстрашных… Не каждому дано пережить потерю без последствий. Не каждый в состоянии с этим справиться, тем более, когда есть соблазн избавить себя от этого сжигающего изнутри горя. Не помнить. Тех самых околдовывающих глаз, меняющих свой цвет от серого до зеленого в зависимости от освещения, а бывало так, что и от настроения. Чуть смущенной улыбки, когда она смотрела на него. Дерзкого выражения лица, когда перед ней стояла задача, и ее было нужно выполнить любой ценой. Невольно изгибающегося под его ласками тела, открывающегося ему навстречу, только ему и никому другому, сначала робко, а потом все увереннее, смелее…
Любовь, вспыхнувшая между ними, подобно пламени Бесстрашия практически в одночасье, оказалась грубо прерванной, будто на костер плеснули ведро воды, и остались только обреченно шипящие угли, не имеющие возможности разгореться вновь, и темная, пачкающая все на своем пути зола, пепел, превращающийся в небытие. Любовь, которая могла дать плоды, несла с собой созидание, а оказалась кровоточащей раной, и ничто не сможет эту рану залечить, затянуть… кроме сыворотки памяти.
Тобиас крутит в руках ампулу, видит в ней свое спасение. Он был готов ко всему, что могла принести с собой их связь с Трис, готов был мириться с ее невозможно упрямым характером, порой уступая ей, порой убеждая, но всегда находить компромиссы, соглашаться и, притягивая ее к себе за плечи, пресекать дальнейшие споры поцелуем. Ради нее он готов был переступить через свои отреченные привычки и обнимать ее где угодно, когда угодно, потому что нет ничего слаще поцелуя — ее поцелуя, за который, только один, пусть даже мимолетный и короткий, он готов сейчас отдать все, что у него есть.
Последний луч закатного солнца касается его руки, и ампула призывно блестит, обещая спасение и полноценную, хоть и скучную, размеренную жизнь. Он не хочет больше быть Тобиасом Итоном, и уж тем более не хочет быть Четыре, инструктором, полюбившим неофитку, девушку, которая нашла в себе мужество перейти из Отречения в Бесстрашие и в одиночку выступить против несправедливости этого мира. Трагедия заключается в том, что несправедливость распространяется на все, если уж она вступила в свои права, и оставит за собой не один труп и не одну покалеченную жизнь…