В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
– Почему ты здесь стоишь?
– спрашивает она.
– А ты?
– Нет, я хотела спросить, почему ты не входишь в институт? поправляется Фейгель.
– А ты?
– отвечаю я и смотрю на нее с улыбкой.
Ведь мы обе отлично знаем, что мешает нам перейти через улицу и войти в подъезд института: мы робеем, нам даже немного страшно... и одиноко... все близкие нам люди остались дома. И по этой же причине мы так обрадовались друг другу, что сперва заулыбались, а потом начинаем смеяться. На нас нападает внезапный беспричинный "смехунчик". Прохожие
– Ты плачешь?
– пугаюсь я.
– Нет, нет!
– успокаивает меня Фейгель.
– Это у меня всегда такой смех.
– А как тебя зовут?
– Маней. А тебя - я знаю!
– Сашей... Ну, пойдем, скоро начнутся уроки.
Мы переходим улицу. У темной глубокой двери с медным кольцом я снова останавливаюсь:
– Постоим одну секундочку, хорошо?
Маня соглашается. Ей, видно, тоже страшно взяться за медное кольцо.
Др-р-р! Др-р-р!
– барабанит вдруг дробь по моему ранцу, словно его общелкали целой пригоршней орехов.
Я вздрагиваю от неожиданности!
Быстро оборачиваюсь: позади меня стоит невысокая толстенькая девочка в черном чепчике, обшитом черными кружевами и скрывающем всю ее голову. Девочка что-то с аппетитом жует и весело смеется.
– Это я! Я по твоему горбу барабаню. А почему у тебя ранец? Разве ты солдат или гимназист?
– продолжает она, смеясь.
Смеяться мне не хочется. Сердиться или обижаться тоже не хочется. Поэтому я просто объясняю:
– Если носишь книжки в ранце, за плечами, спина всегда будет прямая.
– Глупости какие!
– продолжает смеяться девочка в черном чепчике. Она уже прожевала то, что у нее было во рту, и куснула новую порцию от того, что она держит в горсти.
– Вовсе не глупости! Это мой папа говорит.
– А откуда он знает, твой папа?
– А оттуда, что он - доктор.
Толстенькая девочка в черном чепчике миролюбиво уступает:
– Ну, если доктор, тогда, может, и вправду так. Ладно, носи ранец, я разрешаю!
Она делает величественный королевский жест. Говорит она чуть шепеляво: не "разрешаю", а "разрешяю", и губы складывает трубочкой вверх к носу. Все это у нее выходит так добродушно-мило, что и я, и Маня Фейгель (я вижу это) просто очарованы ею.
– А мой папа знаешь кто?
– продолжает она.
– Норейко! Сам Норейко!.. Знаешь ресторан на Большой улице?
Мои познания в области ресторанов очень скудные. Я знаю только ресторан в Ботаническом саду: там служит лакеем отчим моей подружки Юльки и судомойкой - ее мать. А больше я никаких ресторанов даже и назвать не могу.
Толстушка в черном чепчике смотрит на меня с самым настоящим сожалением.
– Не знаешь ресторан Норейко? Не знаешь? Вот смешно! (Она произносит "смишьно".) Никогда такой дурноватой девочки не видела! Ну, одним словом, у моего папы самый большой ресторан в городе. А я - папина дочка, Меля Норейко. Меля - значит Мелания. А тебя как зовут?.. Сашей?.. А тебя обращается она к Фейгель.
– Маней? А кто твой папа?
– Мой папа - учитель, - отвечает Маня так же твердо и уверенно, что я чувствую: она рада, что ее папа учитель, она любит своего отца и гордится им.
И мне это почему-то приятно.
– Ну, вот что, пичужки... (Меля, по своему обыкновению, вытягивает губы трубочкой к носу, и у нее выходит "пичьюжьки".) А в каком классе вы будете учиться?
– И она деловито засовывает за щеку конфетку.
– В первом!
– отвечаем мы в один голос.
– Ну, тогда ступайте за мной - я тоже в первом - и делайте тють-в-тють все, что я!
С удивляющим нас бесстрашием толстенькая Меля Норейко берется за тяжелое медное кольцо входной двери и широко распахивает ее перед нами.
– Аллэ!
– командует она.
– Да что вы стоите, как глупые куклы? Входите!
И вот мы в большой темноватой швейцарской. Куда ни посмотришь, вешалки для верхнего платья, над каждой вешалкой надпись: III кл., V кл. и т. д. Меля уверенно ведет нас в самый угол швейцарской - там наша вешалка: I кл. 2-е отд., то есть первый класс второе отделение. У соседней вешалки - I кл. 1-е отд.
– я вижу снимающую пальто Зою Шабанову: она будет учиться в первом отделении.
Между вешалками снуют женщины в полосатых холщовых платьях. Они помогают девочкам-ученицам раздеваться, вешают их пальто и шляпы.
– Это полосатки!
– объясняет нам Меля Норейко и, завидев издали идущую по швейцарской пожилую сухопарую женщину в синем платье учительницы или классной дамы, Меля быстро, едва не поперхнувшись, проглатывает очередную конфетку и шепчет нам: - А это синявка! Ее Дрыгалкой зовут.
Сухопарая "синявка", у которой такая странная, смешная кличка, уже стоит около нас и, укоризненно качая маленькой головкой, говорит Меле:
– Ну конечно, это Норейко! Удивительно шумная особа! Отчего вы не раздеваетесь, Норейко? Вы не знаете правила? "Не задерживаться в швейцарской! Раздеться - или одеться - и уходить наверх или на улицу!"
– Я, Евгения Ивановна, новеньким помогаю, - отвечает Меля благонравненьким голоском.
– Они же, Евгения Ивановна, просто ничего не знают, - даже смишьно!
– я их всему учу!
Оказывается, у "Дрыгалки" есть и человеческое имя: Евгения Ивановна.
Дрыгалка грозит Меле тощеньким пальчиком:
– Ну, ну!.. Смотрите!..
– и идет прочь от нас.
Мы смотрим ей вслед... Ну конечно, она - Дрыгалка! Это очень меткая кличка. Она движется какой-то подпрыгивающей, подрыгивающей походочкой, плечи ее при этом вздрагивают, локти, прижатые к туловищу, дергаются, головка тряско дрожит...
– Ну, девочки, идем!
– командует Меля.
И она ведет нас по узорной чугунной лестнице наверх, во второй этаж. На стыке двух длиннейших коридоров, в том месте, где более узкий коридор вливается под прямым углом в более широкий, стоит очень большой письменный стол.