В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
Мы с Валентиной тихонько уходим.
В коридоре Валентина останавливается.
– Дурачки...
– говорит она, утирая глаза.
– Ребятишки... Но до чего милы, негодяи окаянные!
А назавтра - студенческий бал...
И - беда! Такая беда, как град, побивающий весенний цвет на яблонях и вишнях!
Все уехали на бал.
Еще днем приезжал парикмахер, пан Теодор, причесал и завил маму, Валентину и Лелю. Все они оделись в легкие бальные платья, прикололи свежие весенние цветы и уехали в Офицерское собрание, в зале которого состоится бал. На кресле приготовлен
– он наденет все это великолепие. Я наперед знаю, как это произойдет. Папа будет одеваться, теряя запонки, не попадая в петли, ругая фрак "идиотом", а крахмальную рубашку - "мерзавкой"...
Я уныло и скучно брожу по квартире, где Юзефа прибирает разбросанные в предбальной суете вещи. Конечно, Юзефа при этом ворчит вовсю - на то она и Юзефа!
– Побежали! Поскакали, гоп-гоп! А куда, а зачем? Спроси их! Нашли себе судовольствию! Какая же это судовольствия, я вас спрашую!
– А что такое удовольствие, Юзенька?
– Настоящая судовольствия, - оживляется Юзефа, - это в баню пойти! Попариться, нашмаровать (намазать) волосы репейным маслом! Апосля того - чай пить... С брусничным соком! Вот это настоящая судовольствия!
– Юзенька, я погуляю немного около дома. Можно?
– А чего ж? Иди. Только не больш, как на полчаса... А я, - Юзефа сладко зевает и крестит рот, - полежу...
Я брожу по нашей улице недалеко от дома. Какое-то странное томление, как перед грозой, разлито в воздухе. Словно все перестало дышать... На небе догорает закат, пурпурный и грозный, - это завтра будет ветер, непогода.
Стою и смотрю, как вечерний сумрак постепенно стирает с неба краски пожара.
И вдруг меня осторожно, негромко окликает знакомый голос:
– Пс-с-ст! Пс-с-ст! Сашенька!
Я растерянно озираюсь. Кто меня зовет?
– Зайди за угол. Скорее!
За углом меня ждет... Вацек. Он очень встревожен, беспокойно оглядывается по сторонам:
– Беги, Сашенька, до Свиридовых... Скажи Борису... Я не сразу соображаю, что "Борис" - это Володя.
– Скажи Борису: беда! Лысого взяли и Михаила тоже.
– А Володя на бал поехал! С Лелей...
– Ни, не поехал он, потом подъедет. А сейчас сидит, товарищей дожидает... Скажи: не придут, забрали их, в полицию увели... Беги, Сашенька, прЕндзей (скорее)!
И Вацек исчезает за углом, как бы и не было его.
Торопливо вбегаю в наш подъезд. Поднимаюсь по лестнице, забирая ногами по две ступеньки сразу.
– Володя!
– врываюсь я к Свиридовым.
– Вацек велел сказать: Михаила и Лысого забрали. И чтоб ты никого не ждал: не придут.
Наморщив лоб, Володя что-то напряженно соображает.
Он быстро сует мне в руки сверток, перевязанный крепкой бечевкой:
– Отдай это Юзефе спрятать... Унесешь? Осилишь?
– Подумаешь!
– говорю я, хотя сверток и тяжелый: наверно, в нем книги или бумаги.
– Снесешь - возвращайся, Сашурка! Поможешь мне почиститься...
И он показывает на стоящий в углу чемодан. Я не сразу соображаю, к чему чемодан, если человеку надо почиститься. По-моему, для этого всего лучше щетка! Но тут же понимаю: наверно, в чемодане лежат вещи, которые надо унести...
Со всех ног уношу сверток к нам в квартиру. Бужу Юзефу:
– Юзенька, вставай! Скорее! Сейчас придет полиция...
При слове "полиция" Юзефа мигом вскакивает.
– Якая полиция?
– бормочет она, глядя ошалелыми глазами.
– Куда яна придет?
– К Свиридовым... Там Володя - один... Надо ему помочь!
Мы с Юзефой бежим к Свиридовым. Все дальнейшее происходит с необычайной быстротой. Юзефа уносит чемодан в нашу квартиру:
– Под свою кровать запхаю!
Мы уносим какие-то бумаги, книги - все, что дает нам Володя. Работаем быстро, бесшумно - просто скользим из свиридовской квартиры в нашу и обратно.
Осмотрев опустевшие ящики письменного стола, пустой угол комнаты, где стояли чемоданы и стопки книг, Володя удовлетворенно вздыхает.
– Хорошо поработали!
– говорит он.
– Теперь - все. Спасибо, Юзефочка, и тебе, Сашурка, спасибо!
– Нема за что благодарить, паничику!
– отзывается Юзефа. И, помолчав, задает вопрос, который ее, видимо, мучает: - Теперь уже не заберут они вас, нет?
– Ну, это неизвестно... А вы обе уходите!
– приказывает нам Володя. Уходите, пока они не пришли. Я тоже попытаюсь удрать по черному ходу.
Но уйти не удается никому из нас. В передней слышен очень сильный и продолжительный звонок, и одновременно раздается резкий стук с черного хода.
– Черт! Не успели уйти...
– досадует Володя.
– Юзефочка, отоприте, пожалуйста, дверь в передней, - я ведь нашу служанку погулять отпустил...
– Я откро-о-ою!
– с угрозой говорит Юзефа.
– Я им открою! Чтоб им крышкой гроба накрыться - и поскорее!
Пока Юзефа впускает полицию, Володя усаживает меня за столик против себя, раскладывает между нами шашечную доску:
– В поддавки, Сашурка! И - не робей, спокойно!
Обыск длится долго. Я сижу на диване рядом с Володей. Уже очень поздно - около полуночи, но мне совсем не хочется спать. Всякий сон перешибло волнение, тревога, чувство обиды за Володю и вражда к этим грубым людям, которые ворвались в чужой дом, ведут себя нагло, роются в вещах, столах и шкафах, как собаки на свалке...
Даже обезьянка Аида словно разделяет мое возмущение. Она стоит, как всегда, на рояле и от топота сапог, грохота передвигаемой мебели укоризненно кивает фарфоровой головкой. Володя молча показывает мне на Аиду, и, несмотря на всю серьезность происходящего, мы оба улыбаемся.
Володя внешне очень спокоен. Иногда он даже шутит со мной и с Юзефой. Но он так нетерпеливо смотрит на дверь, он так прислушивается к стуку редких пролеток на улице, что я понимаю: он ждет возвращения Лели, отца, Валентины. Ему хочется- мы с Юзефой это чувствуем, - чтобы они, возвратившись с бала, застали его еще хоть на несколько минут, чтобы им успеть проститься, перед тем как его уведут в тюрьму.