В рассветный час (Дорога уходит в даль - 2)
Шрифт:
– Нет...
– почти шепчу я в полном отчаянии.
– Это у нее во рту петрушка...
Девочки взрываются хохотом. Смеется и сам Виктор Михайлович. Но во всем этом нет ничего обидного, - я ведь и сама знаю, что рисование мне не дается.
Возвратившаяся в класс Дрыгалка, сидя за своим столиком, смотрит на мой рисунок, неодобрительно поджав губки.
– Какие-то нелепые остроты!
– пожимает она сухонькими плечиками.
– Э, нет, не скажите!
– заступается за меня Виктор Михайлович. Рисунок, конечно, не так чтобы уж очень...
Дальше - урок арифметики. У учителя, Федора Никитича Круглова, голова в седеющих рыжих волосах, прямых и жестких, на макушке торчит упрямый хохолок, который Федор Никитич часто пытается пригладить рукой. Близко сдвинутые глаза сидят глубоко под узеньким лбом - совсем как у гориллы на рисунке в книге Брема "Жизнь животных". Но лицо у Федора Никитича - не злое.
Просмотрев весь список учениц, Федор Никитич останавливается на последней фамилии - моей!
– и громко вызывает:
– Яновская Александра!.. Прошу к доске.
Задача, которую я должна решить, - самая пустяковая. Я ее решаю, а потом объясняю вслух ход решения.
– Гм...
– говорит Круглов, рассматривая то, что я нацарапала мелом на доске, и выслушав мои объяснения.
– Задача решена правильно. Но - почерк! Не цифры, а иероглифы... Это что?
– тычет он указкой в одну из цифр.
– Четверка...
– Четверка? Это пожарный, а не четверка! Пожарный с топором или с крючком - вот это что! Садитесь.
Федор Никитич возвращается к своему столу, пододвигает к себе журнал, на секунду задумывается.
– За решение задачи я бы вам поставил пятерку...
– говорит он, словно соображая вслух.
– Но из-за пожарников этих не могу поставить больше чем четыре с минусом.
Четыре с минусом... Первая моя отметка - четыре с минусом!
Федор Никитич берет перо и собирается вписать отметку в журнал.
– Нет!
– говорит он, глядя на меня своими "горилльими" глазами из-под нависшего над ними узкого лба.
– Нет, и четверки с минусом поставить не могу. А тройку тоже не поставишь: мало. Четыре с двумя минусами - вот это будет справедливая отметка!
Четыре с двумя минусами... А дома-то, дома думают, что я здесь ловлю пятерки сачком, как бабочек!
Весь урок проходит для меня как-то смутно. Вслушиваться в то, что говорит Федор Никитич, что отвечают девочки, мне неинтересно: я это знаю. А моя собственная четверка с двумя минусами давит меня непереносимо. В книгах часто пишут: "Она сидела, глотая слезы..." Я не глотаю слез, да и как это можно делать, если слезы льются из глаз, а глотать их надо вовсе горлом? Но я сижу, пришибленная своей неудачей. Я не обижаюсь на Федора Никитича конечно, он прав. Ведь и Павел Григорьевич, и Анна Борисовна сто раз говорили мне, что у меня невозможный почерк. Но все-таки мне ужасно грустно...
После урока ко мне подбегают Меля и Маня.
– Ну, что ты скисла?
– с упреком говорит Меля.
– Радуйся! Четверку получила!
– Да... С двумя минусами...
– говорю я горько.
– Все равно четверка! Мало тебе?
– Мало.
– Да ведь четверка - это "хорошо"!
– А мой папа говорит: надо все делать отлично!
– Ну, знаешь, твой папа! Его послушать, так надо ранец на спине таскать и на одни пятерки учиться... Что за жизнь!
Маня хочет предотвратить ссору. Она мягко вставляет:
– Мой папа тоже так думает: "Что делаешь - как можно лучше делай!"
Меля не хочет ссориться.
– Ладно!
– говорит она мне.
– Сейчас у нас большая перемена, покушаешь - успокоишься. А после большой перемены - урок танцев, вот ты и совсем развеселишься.
Большая перемена. Из всех классов высыпают девочки, у всех в руках пакетики с завтраком; все едят, разгуливая по коридорам. Но Меле это не нравится. Она хочет завтракать с удобствами.
– Нет-нет! На ходу и собаки не едят!.. Пичюжьки, за мной!
– командует Меля и ведет нас в боковой коридорчик, где в темном уголке около приготовительного класса стоит большая скамья. Мы усаживаемся.
Когда мы с Мелей уходили из класса в начале большой перемены, мне показалось, что моя "пара", Кандаурова, провожает нас тоскливым взглядом. Но мне некогда думать об этом - перемена короткая, надо успеть позавтракать. Меля раскрывает корзиночку, где у нее находятся изрядные запасы еды. Она бережно и аккуратно, как-то очень аппетитно раскладывает все на большом листе бумаги и, откинув руку назад, словно прицеливаясь, негромко бормочет:
– Ну-ну-с... Посмотрим, что тут есть...
– И вдруг тихонько напевает: "Смотрите здесь, смотрите там! Нравится ли это вам?.." Это, пичюжьки, такая песенка, я слыхала... Ну, мне нравится вот эта семга! Очень славненькая семужька, Фомушька, Еремушька... Потом поедим телятинки... А на десерт пирожные! Ну, восподи баслави!
И она с аппетитом начинает поглощать бутерброды с семгой.
– Я, понимаете, деточки, уж-ж-жясная обжера! Люблю покушять!
Меля могла бы нам этого и не говорить - мы с Маней уже раньше заметили это.
Некоторое время мы все едим молча: с полным ртом не разговоришься. Меля ест, прямо сказать, с упоением. На нее даже интересно смотреть. Съев семгу, она облизывает пальцы, потом вытирает их бумажкой и берется за телятину. Пирожных у нее два: наполеон и трубочка с кремом.
Она протягивает их нам на ладони:
– Которое раньше съесть, которое - потом, а?
– А какое тебе больше нравится, с того и начинай.
– Оба нравятся!
– говорит Меля даже со вздохом, но, подумав, берется за наполеон.
Мы с Маней тоже доедаем свой завтрак.
Меля съела пирожное наполеон и принимается за трубочку с кремом. Но, едва надкусив, она корчит гримаску:
– Крем скис... Фу, какая гадость!
С размаху Меля ловко бросает пирожное в мусорный ящик. Слышно, как оно мягко шмякается о стенку ящика.