В роли себя самой
Шрифт:
Возможно, что кто-то поставит мне в вину мою непоследовательность, а это совсем нетрудно сделать - достаточно сравнить, сколько раз мне пришлось упрекать и сколько (гораздо меньше) хвалить свою профессию. В этом случае я с удовольствием сошлюсь на один очень убедительный, по моему мнению, пример. Даже если он кого-то мало в чем убедит, все равно я рада к нему прибегнуть, хотя бы для разнообразия.
Есть прекрасный роман Уилки Коллинза "Лунный камень". Он достаточно широко известен, экранизирован и у нас, и на родине автора, в Англии, возможно, что экранизаций даже больше. Детективный сюжет романа выше всяких похвал, а характеры персонажей - тем более. Скажем, дворецкий Бэттередж это просто чудо. Автор дал ему постоянную черту: в привычке резонерствовать Бэттередж никогда не упускает случая помянуть свою покойную супругу в качестве примера непостоянства, всяческих заблуждений, упрямства
– Понаблюдайте свою супругу в течение двадцати четырех часов. И если за это время она не выкажет ни единого противоречия, то... помогай вам Бог: вы женились на чудовище!
Конечно, женщинам в их святом праве на противоречия никакие адвокаты не нужны. Ни тогда, когда эти противоречия не более, чем кокетство и игра, ни в более серьезных случаях.
И вот как раз такой случай... Говоря о возможности театрального актера "копить и запасать", я не сказала, какое удовольствие доставляет сам этот процесс. Во всяком случае, что до меня - то я лично его очень люблю. Даже больше - и порой много больше, чем играть на сцене. Для меня это состояние очень комфортно - быть внутри профессии просто физически: готовить роли, окунаться в свою атмосферу, видеть вокруг себя своих коллег и режиссеров... И вести с ними бесконечные разговоры с разборами, копаниями, окунаниями в роль все глубже и глубже. Но вдруг во время какого-нибудь из таких совсем уж глубоких "окунаний" я могу поймать себя на мысли:
"А не от лукавого ли все это?"
Ведь гениальность в простоте, а мы все мудрствуем лукаво... Думаем о себе: ах, мы такие тонкие, такие необычные, такие все индивидуальности! А меня от всего этого - тошнит. Нет, конечно, не всегда, но - вдруг.
Может быть, это покажется штампом... (а я ведь не так давно и очень горячо против них выступала!) Но пусть покажется. Я говорю правду. Мне случалось бывать в очень разной среде - актеров, художников, дипломатов. Все это совершенно разные объединения людей, несопоставимо разные. Зная - и любя даже в чем-то - эти общества, я всегда бывала очарована обществом простых, в самом хорошем смысле, людей. Я всю жизнь любила отдыхать в "диких" условиях: палатки, деревушки, незнакомые места, незнакомые люди. Я испытываю восхищение перед гармоничной простотой людей, в простоте этой знающих о жизни гораздо больше и лучше, чем мы, непрестанно в ней разбирающиеся. Иногда это впечатление способно довести меня до слез, до шока: насколько я так ни в чем и не разобралась по сути!
Это не эфемерная экзальтация. Понять, проникнуться чужой человеческой сущностью - моя постоянная внутренняя потребность. Это личное качество, и оно же необходимо для работы. Есть, как мне кажется, такой "большой круг кровообращения", в который включено бесчисленное множество людей, характеров, отдельных поступков и судеб целиком. Все надо охватить. Все и всех надо понять. Чтобы испытать возможность выразить их через себя. Понять и выразить - моя профессия, работа, труд в театре и в кино. Понять и выразить, да так, чтобы другая жизнь была воплощена в совершенной целостности,- необходимое условие для того, чтобы мне дышалось легко и ровно, чтобы окружающий мир был "как на меня сшит" и свободно принимал меня в себя и я его принимала так же.
И это еще одна из причин, почему мне стал необходим театр. Кино, съемки - это фрагменты актерской жизни. Это сполохи, очень яркие, с большой затратой всего накопленного материала. Или пороги на большой реке. А работа в театре - это все в целом течение актерской жизни, которое имеет и свои долины, и низины, и скальные берега. Пороги могут быть, могут не быть, а такое постоянное течение есть всегда. И ландшафт у него очень непрост, всегда разнообразен и изменчив.
Редко кому было дано понять это так рано, как мне. Мое серьезное отношение к актерской профессии, осознанно серьезное - не интуитивное и не заемное - началось с пятнадцати лет. Работа с Олегом Павловичем Табаковым привела меня не только к отчетливому решению. Я вдобавок реально поняла разницу. Что значит реально? Ведь тогда я еще не работала в театре. Но ежевечерне бывая в театре "Современник", где Олег Павлович работал, я видела, как это бывает с человеком: свою роль переживать целиком и по кусочкам, досконально, все пропуская через себя.
В кино все не так и не может быть так, даже если бы кто-то нарочно пытался. В один день, в одном интерьере могут сниматься эпизоды начала фильма и его конца. Все перепутано, мозаика рассыпана. Идет очень сложный в смысле актерского применения процесс - и очень дерганый. Все из лоскутков,
Меня раз навсегда поразила "Обыкновенная история", которую тогда ставил "Современник". Олег Павлович играл Сашеньку Адуева, главную роль в спектакле. За три часа я увидела все течение жизни человека: с юности - до его духовного конца. Как же меня это поразило, что вот это все - на моих глазах, что без разрывов длится и продолжается жизнь человеческого духа. Не как в кино - дерганая ежеминутная готовность, а нечто логически развивающееся, в эмоциях, в законах жизни.
Это, наверное, и есть тот самый процесс, которому по-хорошему завидуют наши зрители, особенно те, кто не слишком искушен в действенной причастности к театру. Не стоит подробно останавливаться на том, что существует более примитивное чувство, зависть к внешним сопровождающим эффектам - аплодисментам, вниманию поклонников и так далее. Но, кроме этого, почему актерская профессия так привлекательна? А привлекательна она своей возможностью прожить иную жизнь, живя в то же время своей. Эту притягательность я хорошо знаю по себе. Границы собственной жизни становятся необъятными. Тебе доступно все: быть королевой, рабыней, авантюристкой, скромницей - испытать все. Осуществляется возможность бесконечно проецировать свою жизнь в разных планах. И это не больше не меньше, чем разновидность бессмертия...
Такое возможно только в театре. В кино так не бывает. Какую бы прекрасную (в итоге) роль ты ни готовил, за счет самого процесса никогда не остается ощущения течения жизни. Что, наоборот, существует в очень многих театральных ролях. Драматургия тем и отлична, что, если даже действие происходит в пьесе за один день, то все равно целиком, на протяжении спектакля, оно несет на себе такую нагрузку, что это и является для актера, для персонажа решающим обстоятельством. Актер видит и создает внешние и внутренние построения жизни, которые требуются для его героя. Это всегда настолько существенно, в такой степени значимо, что за два-три часа актер успевает почувствовать дыхание и жизни, и смерти. Возможность такого состояния безмерно удлиняет жизнь самого артиста. Он живет века, столетия, тысячелетия, каждый вечер представляя сконцентрированную театральным действием чью-то биографию, судьбу. Бывают случаи, которые выражают не только аспект характера, человеческой индивидуальности, но и судьбу поколения, народа. Тогда масштаб становится настолько впечатляющим, что это уже вообще за гранью выразимого.
И все это я видела уже в пятнадцать лет... Удивительно ли, что такая возможность меня завербовала? Она не могла не завербовать, не привести к добровольному восхождению на алтарь. Каждый раз отдаешь себя - и каждый раз безгранично длишь себя. Та напряженность в отношении учебы в школе-студии, о которой я раньше говорила, она происходила, конечно, от юношеского нетерпения. От того, что готовность уже определилась и требовала своего применения. Этюды, задания - это все были те же эпизоды, как в кино. Рваность, отдельность... А желанное целостное применение все оттягивалось до третьего-четвертого курса, когда начались репетиции ролей, работа над спектаклем. Да и они были еще не совсем тем, чего мне так хотелось. Я работала как студентка, стремясь "хорошо сыграть", выполнить что-то заданное, сделать очередное упражнение. И параллельно мне было весьма небезразлично, в какой театр меня возьмут, то есть, как во всех вузах, стоял вопрос распределения. Кто именно пригласит на работу "молодого специалиста"? Нельзя было сбрасывать это со счета. Но цель "трудоустройства", по сравнению с призванием, была мала. Любой спектакль, который я играла, был более значим.
И когда после окончания школы я попала в этот театр, ощущение мое было самым высоким. Лучший в стране театр, с великой историей, с самыми выдающимися актерами - все это было для меня не ложью. В тот период и я сама и, как мне казалось, все окружающие считали, что МХАТ - это ведущий театр страны. Что в нем собраны лучшие актерские силы. Да это и действительно было так. Тем более, что тогда во МХАТ только-только пришел Олег Николаевич Ефремов. Для этого он ушел из "Современника", и его переход стал целой историей, сдвигом, переломом пласта. Соратники Ефремова по "Современнику" были, можно сказать, обезглавлены. Всем очень трудно было понять, что какое-то время - время того "Современника" - прошло, что нужны перемены, нужно куда-то двигаться. И Ефремов пошел на то, что требовало смелости, мужества, ответственности. За ним из "Современника" в МХАТ перешла часть актеров. В каждой судьбе произошла какая-то ломка, а это ведь всегда непросто. Вся операция во всех ее частностях, как и в общем, оказалась чрезвычайно болезненной, "кровавой".