В сказочной стране. Переживания и мечты во время путешествия по Кавказу
Шрифт:
На почтовой станции я передаю карточку Хагельстама. Любезный чиновник, с которым я имел дело накануне, берёт её, смотрит на имя и выдаёт нам письменное разрешение полицеймейстера. И вот мы покончили с Владикавказом.
— Счастливого пути! — провожает нас почтовый чиновник.
VI
Свежее утро, горы заволокло тучами, и солнце ещё не вставало. Мы едем по аллее из пирамидальных тополей и встречаем множество телег с фруктами, направляющихся в горы; мы покупаем почти за бесценок несколько мешков винограда. Потом мы едем вдоль берега Терека и подъезжаем к месту водопоя. Нас поражает, что это место носит совершенно норвежский характер, и мы выходим из коляски и остаемся здесь несколько долее, чем это нужно. Тучи рассеиваются, горы выступают всё яснее и яснее, но верхушек мы ещё не видим. Мы подъезжаем к шлагбауму, где требуют платы, а так как нам долго приходится ждать квитанцию
29
Феликс Фор (1841—1899) — президент Французской республики в 1895—1899, сторонник укрепления союза с Россией. В 1896 он принимал Николая II в Париже, а в 1897 с ответным визитом посетил Петербург.
Наконец мы получаем квитанцию, шлагбаум поднимается, и мы проезжаем.
Во время нашего подъёма в гору мы не находим ничего особенного, о чём стоило бы упоминать. Мы проезжаем по глубокой долине, которая кажется непроходимо тесной между высокими горами по обе стороны; из самой глубины до нас продолжает ещё доноситься глухой шум Терека. Терек немноговоден в это время года, но он течёт очень быстро, потому что изливается прямо с горы Казбек и имеет очень высокое падение. Мы едем среди известковых гор, дорога высечена в горе, так что над нами крыша, недостаёт ещё только стены со стороны Терека, тогда это был бы туннель. Здесь ужасная известковая пыль, которая стоит неподвижно и насыщает воздух, она осаждается на очки и бинокль. Тот склон горы, который мы видим перед собой, покрыт лиственной порослью, можжевельником и маленькими хвойными деревьями почти до самой вершины.
Часа два спустя завеса тумана спадает с горных вершин; светит солнце, и становится всё теплее и теплее. Корней расстёгивает свой кожаный пояс и снимает кафтан, который он тщательно складывает, так как он любит порядок, и садится на него. Мы раскрываем зонтики в защиту от солнца.
Но вот мы приехали на первую станцию в горах, Балту, которую однако минуем. Я знал уже ранее из некоторых описаний. которые я читал, что с Балты начинаются горы. Странно, словно до Балты нет гор! Ландшафт меняется, перед нами раскрывается громадное ущелье. Между высокими горами, вершины которых уходят в небеса, в туманной дали мы видим снеговые вершины, но справа и слева от нас горные склоны покрыты зеленью; однако ни деревьев ни кустарников на них нет, одни лишь травы. Над вершинами кружатся орлы. Мы видели сегодня уже несколько орлов. Миновав эти обнажённые горы, мы подъезжаем к другим, густо поросшим кустарником. Это особенность Кавказа. В то время, как одна гора покрыта одной лишь травой до самой вершины, без единого куста, соседняя гора покрыта самой пышной растительностью. Это не лес, а кустарник, иногда довольно высокий, перемежающийся небольшими лиственными деревьями. Здесь различной вышины дубы, каштаны, бук, изредка ели, но больше всего берёзы. Наша милая северная берёза не сдаётся и растёт до самой вершины, тогда как все другие деревья замерзают и останавливаются на полпути.
Теперь дорога поднимается очень круто, лошади идут шагом, и мы часто останавливаемся. Мы минуем станцию Ларс, окружённую горами вышиною более чем в тысячу метров. Дорога извивается зигзагами, перед нами нет никакого вида, мы ничего не видим ни позади ни впереди, нам остаётся смотреть только на спину и голову Корнея. Там и сям по обе стороны дороги валяются и спят люди; это рабочие, которые должны посыпать щебнем и исправлять дорогу, но они не торопятся и устраивают себе отдыхи. Они одеты по-черкесски, но за поясом у них нет оружия. Оказывается, что все люди, которых нам приходится встречать в горах, одеты по-черкесски, вовсе не будучи черкесами. Даже татары и русские одеваются так. А черкесов здесь даже и нет. Большая часть из них переселилась в Турцию после того, как русские покорили их; а те, что остались ещё, живут по эту сторону Кавказа, на реке Кубани; одно племя кабардинцев живёт на севере от Владикавказа. Это племя, которое было когда-то самым непримиримым из всех и которое отказалось даже вступить в войско Шамиля, чтобы тем ожесточённее бороться самостоятельно против русских, живёт теперь ближе к России, чем какое-либо другое кавказское племя, жившее раньше в горах. Славяне покорили его, и оно стало их соседом.
Дорога так узка, что мы пробираемся по ней шаг за шагом. Но вот горы раздвигаются, и мы переезжаем через Терек по железному мосту. Русло реки здесь очень тесное, вода бурлит и пенится, и она грязновато-жёлтая от извести, — это суп какой-то. У моста попадается несколько спалённых солнцем одуванчиков. Мы выходим из коляски и смахиваем известковую пыль с некоторых из них; чтобы дать им вздохнуть, мы даже приносим в цинковом ведре Корнея воды из Терека и поливаем их. Корней стоит и смотрит на нас и начинает проявлять нетерпение. Вообще мы не делаем подобных глупостей, но на этот раз между нами возник спор, пока мы сидели в коляске, относительно того, сохранилась ли ещё жизнь в этих цветочках, или уже они окончательно умерли? Вот этот-то вопрос мы и решили выяснить. В конце концов Корней оставляет нас, спокойно садится на краю дороги и молча смотрит на нас. Может быть, он думает, что мы совершаем перед одуванчиком какой-нибудь религиозный обряд, раз мы миссионеры.
Оказалось, что в растениях ещё сохранилась жизнь. Когда нас осенила блестящая идея срезать один из цветочков, то мы убедились в том, что в нём сохранилось ещё много соков.
И Корней везёт нас дальше.
Мы закрываем зонтики, потому что солнце снова скрылось за горами. Мы проезжаем мимо нескольких ломовых извозчиков, которые отдыхают; они лежат по обе стороны дороги и спят. Их шестеро, и у всех на животах оружие. По всей вероятности, они выбрали это место, потому что здесь тень. Лошадей они отпрягли, привязали и дали им кукурузы; но одна из лошадей или ничего не получила, или уже съела свой корм, и мы останавливаемся и берём для неё немного корму у других лошадей. В это время ломовики просыпаются, они приподнимаются на локтях, смотрят на нас и разговаривают друг с другом. Когда они видят, что мы делаем, то начинают улыбаться и кивают нам. Потом они встали, подошли к нам и дали обделённой лошади ещё больше кукурузы. Когда мы отъехали, они снова легли.
Но вот мы подъезжаем к Дарьяльскому форту с его круглыми выступами, пушками и часовыми. Я читал, что уже Плиний описывал Дарьяльское ущелье и сильное укрепление Куманию, находившееся здесь и запиравшее проход бесчисленным племенам. Несколько солдат могли остановить целое войско у этого тесного ущелья.
Дорога поднимается всё круче, горы всё теснее и теснее смыкаются вокруг нас — казалось, словно всякая надежда снова когда-нибудь увидать свет окончательно исчезла — над нашими головами виден только маленький клочок неба. Это действует на нас подавляющим образом, и мы невольно умолкаем. Вдруг на одном крутом повороте дороги открывается справа громадный зев, и мы видим совсем вблизи от себя снеговую вершину Казбека с ослепительно сверкающими на солнце ледниками. Он подавляет нас своей громадой и своей непосредственной близостью и стоит тихий, высокий и безмолвный. Нас пронизывает странное чувство, гора стоит, как бы завороженная другими горами, она представляется нам существом из другого мира, и нам кажется, что она стоит и смотрит на нас.
Я выхожу из коляски, держусь за неё сзади и смотрю на раскрывшуюся передо мной картину. В эту минуту меня охватывает головокружение, мне кажется, что я приподнимаюсь над землёй, вишу в воздухе, и у меня является такое чувство, словно я стою лицом к лицу с самим Богом. Царит мёртвая тишина, я слышу только дыхание ветра над вершиной, проплывают тучи, как бы перерезая середину горы, но до её верхушки они не поднимаются. Я бывал и раньше в горах, я бывал на плоскогорье Кардангера и в Иотунхейме, и бывал также в Баварских Альпах, и в Колорадо, и во многих других местах, но никогда я ещё не чувствовал себя до такой степени лишённым почвы; а тут я стою и крепко держусь за коляску. Но вот вершину заволакивает туча, и видение исчезает. Из-за тучи доносится ещё только глухой шум ветра в вершине.
Меня зовут в коляску, и я сажусь...
Я вспоминаю из своего детства, проведённого в Нурланне, одну странную ночь — это была тихая летняя ночь. Я плыл в лодке, но я не грёб, я неподвижно держал вёсла в руках и смотрел перед собой. Все морские птицы молчали, и нигде не было видно ни одного живого существа. Вдруг из под зеркальной поверхности воды высовывается голова, и с неё струится вода. То был морж, но мне показалось, что это какое-то неземное существо, которое неподвижно смотрело на меня своими широко раскрытыми глазами и размышляло о чём-то. Его взгляд напоминал человеческий...
Мы снова переезжаем Терек по железному мосту. Дорога становится здесь значительно шире, и мы видим на полверсты вперёд. Мы круто поднимаемся вверх, дорога теперь проходит приблизительно по середине склона горы, и по ней безостановочно движутся люди, лошади, волы, ослы и всадники с ружьями через плечо. Но человеческого жилья нигде не видно.
У самой дороги пасётся большое стадо баранов, при нём четыре пастуха с длинными посохами. Они очень легко одеты и все в лохмотьях, но на головах у них огромные меховые шапки. Бараны все белые, всё стадо как бы замерло, и животные кажутся камнями среди камней. Может быть, они стоят так, изображая из себя камни, чтобы ввести в заблуждение орлов.