В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945
Шрифт:
17 августа неглубокие пещеры, вырытые в балке, служили нам укрытием от налетов штурмовиков. Мы достигли высот западного берега Днепра и теперь оказались под беспорядочным огнем орудий, который велся с позиций, замаскированных на восточном берегу реки. К юго-востоку от нас находился город Канев, а железнодорожный мост вел через реку на восток. Захватив эту железнодорожную ветку, мы перерезали русским последний сухопутный путь отступления. Русские в течение предыдущей ночи пытались отвести войска дальше на восток, а в ранний утренний час отдельные группы вражеских солдат старались спастись бегством на лодках. В течение всей ночи, когда отступающие русские попадали под огонь разведывательных отрядов, время от времени слышались выстрелы стрелкового оружия.
В
В течение нескольких дней меня мучил сильнейший понос, и вскоре я оказался непригоден к исполнению своих обязанностей из-за жестокой головной боли, сопровождающейся головокружением и сильными кишечными коликами. Вскоре у меня развилась лихорадка, и с помощью нескольких легкораненых меня доставили в медпункт.
Направляясь туда, мы шли через поле, где накануне шел бой, и небольшие лощины с растущими вокруг ними кустами и березами, на которые мы смотрели горящими глазами, казались нам спокойными, мирными, имевшими мало признаков тех ранящих душу событий, которые происходили здесь. За исключением отдельных воронок от бомб и время от времени встречавшихся осколков снарядов, следов войны, которая прошлась по этой земле, было видно немного.
Мы прошли мимо трех березовых крестов, украшенных пучками зелени и полевыми цветами, расположенных у подножия холма вытянутой формы. Под поверхностью свежевскопанной земли покоился мой добрый друг Роберт, завернутый в плащ-палатку, лежавший под одним грубым березовым крестом вместе со своими павшими товарищами. Его серо-зеленая каска была надета на крест, чтобы показать его место среди мертвых.
Могилы скоро ушли из моего сознания, когда в голове, где-то позади глаз, усилилась болезненная пульсация. В лихорадочном беспамятстве мы ковыляли по нашим передовым позициям, покинутым три дня назад. Сожженный танк служил нам хорошим ориентиром.
Пройдя еще около 100 метров, мы наткнулись на пошатывающуюся фигуру с болтавшимися руками и раскачивающимся туловищем. Этот «призрак», очевидно, пытался идти по прямой. Двое из нас сняли с плеча карабины и подошли достаточно близко, чтобы под слоем грязи и пыли узнать надетую на нем окровавленную форму русской армии. Гимнастерка без ремня свободно болталась на нем. Я подошел к нему и, взяв за плечо, заглянул в худощавое, пергаментного цвета лицо солдата, которому было около двадцати восьми лет. Он, в свою очередь, посмотрел на меня широко открытыми, немигающими глазами. «Глаза безумца», – решил я. По засохшей у него на шее и туловище крови я определил, что он получил тяжелое ранение в голову, так как серое вещество мозга выступало из коротко остриженного черепа. Туча мух роилась вокруг раны, на которой запеклась черно-красная кровь. Было ясно, что пуля или осколок снаряда снес часть его черепа несколько дней назад. Должно быть, незадолго до нашего прихода он лежал без сознания в мелколесье. Двое из нас взяли его за плечи и повели к медпункту, пытаясь поддержать его, в то время как он шатающейся походкой шел вперед, не имея сил удержать равновесие.
Сквозь легкий туман в голове, вызванный болью, я осознавал, что вблизи нас на привал остановилась артиллерийская батарея на конной тяге, двигавшаяся в облаке пыли, и что несколько пехотинцев помогли нам взобраться на зарядные ящики. Они предложили нам воды из полевых фляг, а солдат в русской форме цвета хаки, плотно зажатый между нами, начал что-то бормотать. Сквозь его хрип я смог разобрать: «Воды!»
Изможденные, мы добрались до медпункта, и сквозь завесу лихорадочного помутнения рассудка я смотрел, как оказывали помощь раненым, с которыми вместе шел сюда, и как перевязывают голову русскому солдату. Мне дали несколько таблеток, а военврач сказал, что термометр показал температуру 39,8 градуса. В походную чашку мне налили горячего чая, а санитар отвел меня в бывшее здание школы и уложил на соломенный тюфяк.
Я проспал ровно восемнадцать часов, до второй половины следующего дня, и почувствовал себя посвежевшим и бодрым. Мне принесли обед, состоявший из хорошей порции горохового супа и черствого черного хлеба, который я жадно проглотил. Оглядевшись, я удивился тому, что место это было почти пустынным; раненых, осаждавших медпункт, здесь больше не было. Их либо эвакуировали, либо сочли достаточно здоровыми для того, чтобы вернуться в свои части. В медпункте оставались лишь несколько больных солдат, за которыми ухаживал молодой санитар, помогавший мне, когда я прибыл. Он сообщил мне, что рано утром тяжело раненных увезли и что военврач тщетно пытался разбудить меня.
На следующее утро моя лихорадка прошла, и меня отправили обратно в роту. После езды на нескольких грузовиках и повозках, в которые были запряжены лошади, мне удалось найти свой орудийный расчет, который в мое отсутствие вновь бросали в бой против частей противника, временно прорвавшихся возле Канева.
Глава 2
Форсирование Днепра
26 августа мы использовали все имевшееся у нас в распоряжении время для укрепления наших позиций. В пределах чрезмерно растянутого сектора, отведенного нашей дивизии, имелось множество участков, где мог высадиться противник. К счастью, наша тяжелая артиллерия в случае атаки была в состоянии блокировать их и обеспечить нам огневую поддержку.
Ночью 28 августа нас переместили в Кодоров на Днепре, чтобы усилить нами артиллерийскую роту, занимавшую важную высоту на передовой. Эта высота господствовала над высотами на обоих берегах реки. Ее занимали разрозненные, малочисленные подразделения. Деревня была расположена вдоль проселочной дороги, где сходились две балки. Стоящие отдельно друг от друга примитивные жилые дома были разбросаны по всей длине небольшой лощины, тянувшейся до реки. С позиции ПТО обзор реки нам затрудняли деревья, неопрятные заборы, деревенские глинобитные дома с крышами, крытыми соломой, и побеленными стенами. Большое, бросающееся в глаза каменное здание служило главным ориентиром. До нашего неожиданного и непрошеного появления в нем располагалась деревенская школа. Под крутым, высоким берегом, меньше чем за 100 метров от наших позиций, река лениво несла свои воды к неизвестным нам населенным пунктам, а на восточной окраине деревни было поле, засаженное помидорами. С края берега были хорошо видны просторы реки, которая в своем течении огибала небольшую группу островов. Восточный берег реки был густо покрыт обильной порослью деревьев и кустов. Плоский островок прямо напротив нас был покрыт густой растительностью, и это хорошо скрывало все признаки присутствия там русских.
Наша артиллерийская рота поддержки, располагавшаяся на господствующей высоте, окопалась возле колхоза, где выращивались помидоры. Отсюда открывался прекрасный вид на территорию, удерживаемую противником. Места скопления вражеских войск можно было вычислить по струйкам дыма, которые вертикально поднимались там, где жгли многочисленные костры и готовили на них пищу. Продолжала работать наша артиллерия, она непрерывно вела обстрел, пытаясь нарушить линии снабжения противника, которые находились вне поля нашего зрения. В остальном на фронте было спокойно.
Вскоре после прибытия мы сели перед одной из хат, и я достал из внутреннего кармана своего кителя (там она обычно лежала) губную гармонику. Когда я стал наигрывать народные песни, меня быстро окружила пестрая толпа местных жителей, которые возникли перед нами, словно тени, выйдя из соседних домов. Мелодия «Небритый и далеко от дома» оживила публику, они похлопали и спели свою народную песню «Стенька Разин». Женщины и девочки покачивали головами в такт мелодии, а старики и мальчишки притопывали ногами на русской глине под песню, которую играла немецкая губная гармоника.