В Ставке Верховного Главнокомандующего
Шрифт:
Из поступивших в ночь на 27 февраля сбивчивых, но крайне тревожных донесений явствовало, что революционная толпа, с присоединившимися к ней запасными батальонами, смяла полицию и жандармерию, завладела большей частью столицы и осаждает здание Главного Адмиралтейства, куда спасся главноначальствующий Петрограда генерал Хабалов с несколькими ротами военных училищ; правительство же и все правительственные органы перестали действовать, а некоторые члены правительства разыскиваются толпой в целях их ареста. Одним словом, было ясно, что в столице
27 февраля я был приглашен на завтрак к царскому столу. С глубокой тревогой в душе пошел я на этот завтрак, который должен был быть последним завтраком императора Николая II с приглашенными к его столу гостями.
Зайдя по дороге в управление генерал-квартирмейстера, я узнал, что рано утром была получена от председателя Государственной Думы Родзянко срочная телеграмма, в которой он, излагая критическое положение в столице, умолял Государя согласиться на образование правительства из пользующихся общественным доверием лиц, считая это единственным выходом из положения для спасения страны.
Эту телеграмму носил лично Государю тяжело больной генерал Алексеев, у которого была высокая температура. Но Государь своего согласия не дал, и это был последний акт его правления, которым он положил конец своей династии и монархии в России…
Завтрак проходил в обычном порядке, но в полном молчании и в скрываемом всеми тревожном настроении.
Государь, по правую руку которого сидел генерал Н.И. Иванов, был бледнее обыкновенного и ни с кем не разговаривал. После завтрака он сейчас же ушел к себе в кабинет в сопровождении генерала Иванова. «Серкля» не было.
Когда я спускался по лестнице, меня догнал дворцовый комендант генерал Воейков, который, как обычно, выглядел самоуверенно и самодовольно. Тут же на лестнице он мне задал вопрос: «можем ли мы гарантировать безопасность царской семьи в Ливадии?» Дело в том, что в связи с событиями в Петрограде, по совету Воейкова, возникло намерение перевезти царскую семью из Царского Села в Крым, если состояние заболевших корью царских детей это позволит; Ливадийский же дворец находился на самом берегу Черного моря, и вопрос Воейкова относился к безопасности от неприятельского обстрела со стороны моря.
На это я ему ответил, что за безопасность от врага внешнего мы ручаемся, но за безопасность от врага внутреннего — нет. На это Воейков небрежно махнул рукой и ответил: «пустяки — с этим мы справимся».
Вернувшись к себе в управление, я застал в кабинете сильно взволнованных Н.А. Базили и С.Н. Ладыженского, которые, зная что морское управление соединено прямым проводом с Главным Адмиралтейством, где находился главнокомандующий Петрограда генерал Хабалов, пришли узнать о положении.
Вскоре пришел к нам, после разговора с Государем, и генерал Н.И. Иванов с целью вступить в связь с генералом Хабаловым.
От генерала Иванова мы узнали, что Государь повелел ему, с Георгиевским батальоном охраны Ставки, немедленно отправиться в Петроград и, присоединив к себе по пути части Царскосельского гарнизона, восстановить в столице порядок. Мы буквально пришли в ужас от такого непонимания размеров происходящей катастрофы: послать этого ветхого старца с горстью, хотя бы и георгиевских солдат, против десятков тысяч вооруженных и доведенных до исступления революционеров было сущим безумием; это было равносильно попытке потушить извержение вулкана стаканом воды.
Наши общие старания убедить генерала Иванова в том, что при создавшемся в Петрограде положении необходима для водворения порядка по меньшей мере целая боевая дивизия с артиллерией и что с одним или даже несколькими батальонами его миссия неминуемо кончится катастрофой — не имели успеха: он отмалчивался, и видно было, что он был уверен, вспоминая свою роль усмирителя солдатских бунтов в Сибири, после войны с Японией, что и на этот раз ему удастся стяжать себе в глазах Государя славу спасителя отечества.
Войти в связь с генералом Хабаловым ему не удалось, ибо прямой провод оказался прерванным, да и само командование генерала Хабалова было уже в это время ликвидировано.
Дальнейшее известно: выехав в тот же вечер из Ставки с георгиевским батальоном, он был остановлен в Царском Селе перешедшим на сторону революции царскосельским гарнизоном, а георгиевский батальон разоружен.
Опасаясь за свою семью, Государь 28 февраля выехал из Ставки в Царское Село.
Многие ставят ему в вину, что в такой критический момент жизни государства в нем взяли верх чувства любвеобильного семьянина над чувством монаршего долга, которое требовало от него оставаться в Ставке для личного руководства борьбой с революцией, тем более что, покидая Ставку он оставлял верховное командование в руках тяжело больного, морально подавленного генерала Алексеева; кроме того, отправляясь в Царское Село, он сам подвергался опасности захвата революционерами.
Но нельзя закрывать глаза на то, что, если бы революционеры захватили в Царском Селе всю царскую семью с царицей и наследником и обратили бы их в своих заложников, Государь, оставаясь в Ставке, неминуемо бы так же покорился их требованиям, как если бы фактически был у них в плену.
К тому же зная, какое ненормальное положение было в верховном командовании, где всё было в руках начальника Штаба, можно с уверенностью сказать, что, останься Государь в Ставке, ход событий от этого бы не изменился.
Правильнее было бы заблаговременно перевезти, хотя бы на автомобилях, царскую семью из Царского Села в Ставку; но как раз в это время все царские дети лежали больные корью, а события развивались с такой быстротой, что просто не хватило времени, чтобы, убедившись в безвыходности положения, привести немедленно в исполнение эту меру, сознательно при этом рискуя успешностью лечения детей.