В стране Черного Лотоса

Карпентер Леонард

Другие же повстанцы, в основном охотники-хвонги, вели себя совершенно иначе. Еще перед боем они нажевались лотоса, чтобы сделать свое тело нечувствительным к боли. Их кривые ножи, сверкавшие в воздухе, были постоянными спутниками их жизни. Хвонги даже привязывали свои клинки к запястьям, не расставаясь с ними и во сне. Эти воины были готовы к смерти и к тому, чтобы дорого продать свою жизнь. Руки и ноги многих из них были крепко перетянуты тонкими веревками. Надеваемые непосредственно перед боем, они служили чем-то вроде заранее наложенного жгута, позволяя хвонгам продолжать сражаться даже тогда, когда другой человек давно рухнул бы от тяжести ран и потери крови.

Встречаясь

с таким противником, Конан был вынужден сделать два, а то и три удара своим ятаганом или сверкавшим в его левой руке длинным, отточенным как бритва кинжалом. Раненые, искалеченные хвонги валились на землю под ноги туранцам, но даже оттуда пытались достать их клинком или хотя бы зубами, отказываясь признавать свое поражение.

Яростный натиск Конана был достойно поддержан его товарищами. Никогда раньше Бабрак не орудовал копьем с такой силой и упорством, как в этом бою. Остальные туранцы тоже храбро держали строй, стараясь достойно поддержать атаку командира. Но все же не все могли выдержать такую нагрузку долго. Мало-помалу туранский клин стал растягиваться, становясь похожим на копье. Время от времени то один, то другой пехотинец выпадал из строя на флангах и оказывался в неравном бою со множеством наседающих противников. Стоило такому солдату оторваться от своих хоть на несколько шагов — и его скорая смерть становилась неминуемой. И таких несчастных, не выдержавших темпа атаки и павших под градом вражеских ударов, становилось все больше.

И все же строй по инерции ворвался в лагерь. Последняя шеренга защитников была разорвана окровавленным острием живого клина.

— Перекрыть все ворота! — раздалась команда Конана. — Обыскать развалины и шатры! Моджурна стар и слаб. Он не мог уйти далеко!

Задыхаясь, рискованно опустив оружие, чтобы дать отдохнуть мышцам плеч, Конан и Бабрак продолжали бок о бок преследовать защитников лагеря, мало кто из которых был в настроении сопротивляться им. Хвонти врассыпную бросались из-за камней, на которые с тяжелым хрипом вспрыгнули киммериец и его туранский товарищ.

— Конан… а как же колдовство Моджурны? — задыхаясь, спросил Бабрак. — Он не может каким-нибудь заклинанием изменить ход боя?

— Не думаю, — буркнул Конан, вспарывая мечом холст одного из шатров, в котором оказались лишь пустые солдатские постели из одеял. — В прошлый раз он запустил в моих ребят дюжину огненных шаров, когда мы чуть не загнали его в угол, но я не думаю, что он может что-нибудь сделать в настоящем бою. Говорят, что его основные силы направлены на то, чтобы противостоять туранским колдунам, жрецам Тарима.

— А можно ли вообще убить такого дьявола обычным клинком?

Бабрак, с трудом поспевая за Конаном, выскочил вслед за ним из-за груды камней и оказался в узком каньоне, бывшем, видимо, некогда одной из центральных городских улиц.

— Скоро узнаем. Смотри!

Он показал кинжалом в дальний конец каньона. Там несколько хвонгов спешно собирали кое-какие продукты в заплечные корзины, а за ними двое мятежников держали носилки. Вместо одной из жердей носилок был использован уже знакомый Конану посох с черепом на конце. На носилках виднелась закутанная в цветастый плащ человеческая фигура.

— Нет, не уйдешь! — прошептал Конан и, забыв про усталость, бросился вперед. — Это Моджурна! — с трудом выкрикнул киммериец, словно давясь колотящимся у самого горла сердцем.

За спиной Конан слышал шаги Бабрака, но крики остальных туранцев раздавались в стороне. А впереди узкое пространство между двумя грядами камней преградили несколько мятежников, появившихся из-за угла с твердым намерением прикрыть отступление старого колдуна.

Первый бросился вперед с копьем наперевес, но

плохо прицелился и тотчас же поплатился за это. Ятаган Конана сначала отсек пальцы, сжимавшие древко, а вторым ударом перерезал противнику горло. Второй мятежник бросился на киммерийца, сжимая в каждой руке по длинному изогнутому ножу. Клинок Конана и тут оказался проворнее. Противник, с рассеченным лицом, залитым кровью, все же продолжил свой последний рывок, пробежав еще несколько шагов вслепую, прежде чем рухнуть на землю. Следом за ним оборону держали еще двое хвонгов. Проскользнув между ними, Конан удостоил ударом в бок только одного, будучи уверенным, что Бабрак займется вторым.

Перескочив через какой-то завал, Конан оказался на узкой тропе, уходившей от города в джунгли. Теперь киммерийца от носилок отделяло лишь несколько шагов, да носильщики с корзинами преграждали путь. Расшвыряв бедняг по сторонам, Конан в два прыжка нагнал несущих носилки мятежников. Шедший вторым стражник положил свой конец носилок на землю и схватился за кинжал. Одного взмаха ятагана оказалось достаточно, чтобы телохранитель-неудачник как подкошенный упал на тропу. Еще один шаг — и Конан занес клинок над пассажиром носилок, который в ужасе смотрел на киммерийца, пытаясь закрыться от стального лезвия поднятой вверх рукой.

Этот жест и что-то непонятное во всей позе старика, в его взгляде заставили Конана застыть с занесенным над головой ятаганом. Он, словно окаменев, проводил взглядом скрывающиеся в джунглях волочащиеся носилки, с трудом влекомые единственным выбивающимся из сил хвонгом. В мозгу киммерийца крутилась одна мысль: было ли увиденное им игрой его воображения или результатом колдовского воздействия… а может быть, все-таки… нет, вряд ли… не может быть… и все же…

Когда носилки с их пассажиром скрылись в густых зарослях, Конан развернулся, столкнувшись нос к носу с невооруженными носильщиками. Снова разбросав их в стороны, он бросился по тропе назад. Навстречу ему метнулся один из мятежников, тотчас же получивший удар ятаганом в горло. Такую рану не мог облегчить ни лотос, ни какой бы то ни было жгут. Перешагнув через еще бьющееся в агонии тело, Конан раздвинул последние ветки и увидел на опушке Бабрака.

Его друг лежал на тропе в центре беснующей толпы хвонгов, вновь и вновь коловших и пинавших уже давно мертвое тело в луже крови. Со стороны руин к ним неслись несколько туранцев, опоздавших прийти на помощь товарищу. Пнув последний раз истерзанное тело Бабрака, хвонгн развернулись лицом к живым противникам.

Клинки Конана собрали в этой толпе богатую кровавую жатву. Но ничто: ни бесконечная резня, ни ярость, победившая усталость, ни даже боль от потери друга — не могло избавить Конана от буравившего его мозг вопроса. Было ли то, что он видел, колдовством, галлюцинацией, или же действительно грозный шаман Моджурна на самом деле — старая, слабая женщина?

Ночь кралась по джунглям, словно выслеживающая добычу пантера. Редкие звуки разрывали тишину — негромкие приветствия или сдавленные ругательства, подчас — бряцание оружия. Лишь лунный свет пробивался сквозь шапки деревьев, время от времени отражаясь от металлического шлема или пластин доспехов.

— Ребята, сюда!.. Я здесь, у ручья, — негромко позвал Конан и прислушался.

Не видя тех, кто шел за ним, он неслышно отошел на несколько шагов от того места, с которого говорил. Шаги тех, кто, откликнувшись на его зов, подошли к ручью, звучали успокаивающе. Это были тяжелые, грузные шаги уставшего туранского солдата, нагруженного доспехами и оружием. Хвонги двигались иначе — совсем бесшумно, прикрывая от лунного света все металлические части своего снаряжения.