В страну ледяного молчания
Шрифт:
До водораздела далеко.
Отто Юльевич предложил добраться до виднеющейся кромки и там раскинуть палатку.
Частые, глубокие трещины заставили отказаться от попытки в сумерках дойти до водораздела. Ветер отовсюду. Как быть? Где раскинуть палатку? Где посидеть, защищаясь от норд-оста, а может быть немного поспать, набрать сил для завтрашнего большого перехода до главного хребта, откуда открывается вид на Карское и Баренцово моря.
На голом месте палатку не разобьешь. Колья не выдержат натиска ветра, доходящего до 8—10 баллов. Спускаемся по южному склону к мелким моренам. Среди большого обилия мерзлых камней, могущих служить для укрепления оттяжек, раскинуть палатку невозможно: ветер. Спустились еще ниже. На рыхлом, мягком снегу палатка радостно приняла под свой брезентовый навес полярных гостей.
Вспыхнула синим пламенем карманная спиртовка. Растаявший снег закипел: по северному общежитию поплыл аромат горячего чая. Клонит ко сну. Беседа о сновидениях и теории Фрейда не клеится.
Устали… Хочется спать, но спать вчетвером в односпальной палатке можно только сидя на корточках.
— Товарищи! Предлагаю устроиться следующим образом. Ко мне в односпальный мешок впихнете Муханова, а сами залезайте в малицу, — предлагает Шмидт.
— Принято единогласно!
Отто Юльевич снял кожаную куртку и забрался в мешок. Места осталось мало. С большим трудом один из мешка, а двое извне впихивали мою тушу в спальный мешок. Повернуться невозможно. Тесно. Душно. Зато тепло! Спать! Мы обнялись и заснули.
Утром по легкой палатке застучали ледяные снежинки. Под спальным мешком оттаявший снег превратился в лужи. Сырость проникла сквозь вещи. Тело горит от студеной воды. Просыпаемся сразу…
— Ну, как поспали? — первым заговорил Шмидт.
— Немного холодно, сыровато, — ответил Громов, освобождаясь от мокрой малицы.
— В путь! — решительно перебил начальник. — На сегодня завхозом и поваром назначаю Илляшевича.
— Отто Юльевич, повар встает первым, — разнеженным голосом ответил Громов и перевернулся на другой бок…
Энергичный Илляшевич не заставил себя ждать. Зашипела спиртовка. Закипел чай. Раскрылись консервные банки.
— Пожалуйста к столу, завтрак подан…
Выпили чаю, закусили. Выглянули за полог палатки. С закрытого туманом неба шла мелкая пороша. Выпавший за ночь снег мягкой ватой устлал окрестность.
— В путь! К вечеру должны вернуться на ледокол.
— Отто Юльевич, запасов продовольствия осталось только на одну шамовку, — заметил повар и заботливо спрятал остатки скудного завтрака в мешок.
Разобрали палатку, обвязались веревкой. Снова в снежных просторах. Все бело, куда итти?
Ветер бьет в затылок. Начальник экспедиции отклоняется от курса, он забирает с каждым шагом влево и влево.
— Отто Юльевич, правее, сбиваетесь…
— Пра-вее! — хором кричали задние.
Ветер несет слова мимо ушей, плотно завешенных теплой шапкой. Кричим назойливее:
— Правее!..
Отто Юльевич остановился:
— Слышу. Я же иду правее.
Но Шмидт снова стал блуждать, забирая влево. Итти трудно, Мы попали на откос скользкого глетчера. Несколько раз менялись передовые, и все мы одинаково теряли правильное направление.
Совещание решило переждать погоду, отдохнуть. Целые сутки бушевала метель. Палатка покрылась броней льда. Продовольствие иссякло. Спиртовка бездействует. Жажду утоляем снегом. Стужа привольно гуляет по палатке и по четырем скорченным человеческим фигурам. Пурга засвистела, зашурганила, заплясала свадебным хороводом возле крохотного шатра…
— Товарищи, остались одни черствые галеты. Экономьте их. Буран может продержаться неделю…
— Неделю — это пустяк. Вот сапоги проклятые жмут, с ними пропадешь, ноги издрогли.
Борис Громов стянул с меня тесную обувь и синие пальцы моих ног зажал теплыми руками.
— Три снегом, видишь — коченеет, — забеспокоился Шмидт, массируя мою правую ногу.
Пурга. Ветер свистит. Снег барабанит по крыше палатки. Отогретые ноги отдыхают в меховых варежках. Тепло. А за палаткой буран.
Скупая на радость приходит ночь, и утро не приносит перемены. За пологом палатки снег обильно застилает обширную территорию ледника голубым хлопком. Ветер мечется недостреленным зверем. Выходить за пределы брезентовой избушки не разрешает Шмидт.
— Ветер залепит глаза. Снесет в обрыв. Переждем…
Ждем…
Туман. Снег. Поземка. Вьюга. Метель. Пурга. Ураган. Шторм. Буран. Буря. Сменяют друг друга. Проходят день, вечер. Третья по счету наползает темная ночь. Шмидт не спит, он то и дело закрывает мне лицо теплым шарфом, заботливо подкладывает под мешок кожаные сапоги, спасает от сырости. Укутывает моих соседей своей одеждой.
— Отто Юльевич, почему не спите?
— Подагра проклятая. Спину ломает.
Шмидт при последних словах выглянул за полог палатки и закричал:
— Прояснило! В путь, живо!
Вскакивают сонные ребята. От их неосторожности ослабились оттяжки, палатка, оседая, придавливает копошащихся в ней заспанных людей.
— Не вылезать! Одеваться так!
Связанные в движениях, обуваемся по очереди, одеваемся в кожаные куртки. С моими сапогами скандал. Застывшие, они не лезут на теплый чулок. Но медлить нельзя, натягиваю их на босые ноги, — только бы не отстать от своих. Прояснило, значит надо пользоваться случаем. Скатали монатки, оглянулись.
— Ба, да мы взобрались на вершину мощного ледника Шокальского.
— Смотрите, сколько здесь трещин.
— Ветер мог сдуть нас в обрыв.
Недалеко от нашей палатки — широкое бездонное ущелье.
— Перевязывайтесь лучше. Дорога будет опасна, — обходя каждого, говорит Шмидт, просматривая мертвые узлы, стянутые вокруг пояса.
Вы, читатель, никогда, вероятно, не ходили по пустынному леднику в морозную, звездную ночь, в скованной льдом одежде при порывистом ветре. Верно, никогда? — Тогда слушайте. Путь трудный, тяжелый. Липкий снег илом прилипает к ногам. Кожа сапогов пухнет губкой. Ноги хлюпают в воде, просочившейся сквозь подошву. Красот ледника при солнечной погоде вы ночью не замечаете, — ледники притаившимися чудовищами стерегут вашу неосторожность на каждом шагу. Чуть замешкались, не рассчитали, — и вы летите в бездну трещины, у вас происходит вывих руки, — это в лучшем случае, а иногда вы остаетесь законсервированным в ледяной банке.