В тени алтарей
Шрифт:
Отец Северинас, не веря собственным ушам, гневно глядел на Васариса и ждал, что скажет профессор Мяшкенас.
— Ну, ну, директор, оставь свои шутки! — с неодобрением сказал тот. — Я тебя знаю давно и понимаю, что ты, братец, шутишь, но вот отец Северинас чего доброго и рассердится.
— Я ничего не сказал предосудительного, — с удивлением ответил Васарис. — Я и впрямь думаю, что целибат отжил свой век.
— Какими доказательствами можете вы подкрепить это мнение? — спросил отец Северинас ничего хорошего не предвещавшим тоном, решив, что молчать дольше было бы просто грешно.
— Да это не всерьез, — попытался успокоить его профессор.
Но Васарису уже было море по колено:
— Какие
— Blasphemia sapit! [194] — воскликнул монах, стукнув кулаком по столу. — Но это неправда, что в природе существует только famelli et famellae [195] . Если бы вы были знакомы с естествознанием, то знали бы, что у пчел, муравьев, термитов и других организованных насекомых самую полезную работу выполняют не трутни-самцы, а…
193
Средний род (латинск.).
194
Это богохульство! (латинск.).
195
Самцы и самки (латинск.).
— Ах почтенный отец, — перебил его Васарис, — причем тут насекомые. Они сами по себе, а люди сами по себе. В прошлом целибата не было, придет время, когда его снова не будет.
— И вы ждете этого времени?
Но Васарис зашел уже слишком далеко, чтобы отступать:
— Сказать правду, меня это мало беспокоит. Если бы я захотел жениться, то отрекся бы от сана, и дело с концом.
— Что ты все шутишь да шутишь! — воскликнул Мяшкенас.
— Верно, до сих пор я говорил в шутку, но это сказал всерьез, — признался Васарис.
— Quod avertat a te dominus [196] , — по-настоящему рассердившись, произнес отец Северинас. — Вижу, что сегодня нам не удастся сговориться. Ну, ксендз профессор, — обратился он к Мяшкенасу, — мне пора домой!
— Что вы так торопитесь, посидите, — уговаривал их Васарис. — Не хотите ли еще вина?..
Но гости распростились. Васарис радовался, полагая, что после столь приятной беседы монах оставит его в покое. Но он ошибся.
Очутившись на улице, профессор Мяшкенас и отец Северинас шли некоторое время молча. Первым заговорил монах:
196
Да отвратит тебя от этого господь (латинск.).
— Да… Диагноз, который я поставил, когда впервые увидел Васариса, оказался совершенно правильным. Он стоит на краю пропасти.
— Я тоже не могу понять, что все это значит, — отозвался Мяшкенас, — одна надежда, что на него напал spiritus contradictionis [197] , и он хотел нас подразнить.
— Уважающий себя честный ксендз никогда не позволил бы себе этого, особенно в присутствии мало знакомого человека, да еще монаха. Видно, Васарис совсем не дорожит своей репутацией.
197
Дух
— Что же нам делать?
— Проявить бдительность. Предостеречь Васариса. А если ничего не поможет, то обратиться к его преосвященству.
Но Мяшкенас колебался.
— Пока у нас нет достаточных оснований. Надо подождать.
— Боюсь, чтобы потом не было слишком поздно.
— Я всегда думал, что он debilis spiritu [198] , но не верил, чтобы он мог зайти так далеко.
И озабоченные приятели разошлись.
198
Слаб духом (латинск.).
Желание Людаса Васариса беззаботно провести рождественские праздники сбылось. Последним проблеском этой беззаботности был крещенский бал, на который он сопровождал Ауксе Гражулите. Это было его первое появление в обществе с женщиной, которая так много значила в его жизни. Интересная программа традиционного бала как всегда привлекла много избранной публики. Ауксе тотчас окружили усердные поклонники. Она танцевала, но в промежутках между танцами возвращалась в буфет, где Васарис с двумя знакомыми занимал столик.
Васарис видел издали и госпожу Глауджювене с мужем, но за их столом было так шумно, он был так заставлен бутылками и вокруг него теснилось столько народу, что Васарис и при желании не смог бы подступиться к ней; Люция казалась настоящей царицей бала, и ни одна женщина не могла бы состязаться с ней в элегантности. Танцевала она каждый танец с новым кавалером, и Людас никогда еще не видал ее такой веселой и очаровательной.
Однако все его внимание было обращено на одну Ауксе. Людас знал, что, даже танцуя с другими, Ауксе не забывает о нем. Каждый раз, когда она приближалась к тому месту, где стоял Васарис, он встречал ее взгляд и улыбку.
Этот бал настолько их сблизил, что, возвращаясь домой, Ауксе сказала:
— Даже странно, как быстро мы сдружились. С моей стороны это не удивительно: я давно знаю вас по стихам, но отчего вы так скоро доверились мне?
— А я сразу почувствовал в вас близкого человека, знал, что вы правильно поймете меня и мне не придется вам ничего объяснять и доказывать. Ведь я нахожусь в особом положении.
— Да, — согласилась Ауксе, — я подхожу к людям независимо от их положения, потому что сегодня оно одно, а завтра может стать другим. Только отвлекшись от внешних обстоятельств, можно увидеть истинное лицо человека.
После недолгого молчания Ауксе нерешительно добавила:
— Боюсь, что я не имею права задать вам один вопрос: разве вы никогда не встречали ни одной женщины, которая стала бы для вас близкой и даже любимой? Ведь у вас нет недостатка в знакомых.
— Я даже рад вашему вопросу, — я хочу, чтобы вы знали мое прошлое. Действительно, две женщины играли большую роль в моей жизни. Первая пробудила во мне юношеское чувство, — она вышла замуж, когда я кончал семинарию, и теперь я с ней в приятельских отношениях. Она говорит, что любила меня, а я бы не мог точно определить свое чувство. Другая, помещица-аристократка, расшевелила во мне честолюбие, решимость достигнуть большего. Она раскрыла мне глаза и указала путь в широкий мир. Я был в нее очень влюблен. С той поры прошло десять лет. Все это время я ничего о ней не слыхал. Насколько я ее знаю, могу предположить, что, расставшись со мной, она ни разу не вспомнила обо мне.