В тени луны. Том 2
Шрифт:
В его голосе не было ни злобы, ни горечи. Он просто констатировал факт, бесстрастно и спокойно. Было обещано, что пенсии, когда только возможно, будут выплачиваться. Но права на пенсию нужно было доказать, а это происходило медленно из-за неразберихи и дезорганизации, вызванной сменой правительства.
Амира, и Алекс, и многие из друзей и знакомых Винтер в Лунджоре говорили о Лакноу и о тревожных временах, которые в нем настали, Винтер слушала их вполуха, потому что ей казалось невероятным, чтобы такое происходило в ее родном городе. Но только сейчас, когда старик, терпеливо ждавший рядом с ней, когда сможет перейти мост, заговорил об этих тревогах
Муж Амиры тоже потерял работу и средства к существованию после присоединения Оуда. Они тоже были в нужде? Винтер снова подумала о письме Амиры, и у нее стало неспокойно на душе…
Она написала Амире о том, что собирается приехать в Лакноу, и Амира ответила ей с восторгом и пообещала заглянуть к ней, как только сможет. Но она намекнула — это был лишь самый прозрачный намек, — что пока еще не может пригласить ее в Гулаб-Махал. Они смогут, писала она, поговорить о таких делах, когда встретятся. Письмо кончалось простым упоминанием того, что ее брат, молодой Халиг Дад, умер.
Винтер послала ей свои соболезнования и не слишком задумывалась о том, что ее не ждут с распростертыми объятиями в Гулаб-Махале. Она вспомнила об этом сейчас. Это не могло быть правдой, что Амира не хочет видеть ее в Гулаб-Махале!.. Или, может быть, они не хотели видеть там жену британского офицера?
При первом взгляде на прекрасный варварский город ничто не пробудило у Винтер даже воспоминаний.
Они достигли его вечером следующего дня, когда широкое русло реки, густая, благоухающая зелень садов, фантастические силуэты дворцов с куполами и высоко взлетевших в небо минаретов, лепные балкончики и заостренные шпили храмов были залиты заревом заката.
На широких тенистых дорогах встречалось много британских офицеров и штатских, наслаждающихся вечерним воздухом; мужчины верхом на конях, дамы в светлых платьях в кабриолетах и легких двухместных экипажах и дети, катящие обручи, под снисходительным и внимательным оком нянек. Многие из них повернули головы и наблюдали за девушкой в серой амазонке, ехавшей верхом, их внимание было привлечено выражением нетерпеливого ожидания на юном лице под широкой шляпой.
Алекс узнал бы это выражение. Но даже он не видел его уже многие месяцы, и никто в Лунджоре, кроме него, не видел его никогда.
Длинная высокая стена окружала земли «Дворца павлинов», а ворота в мавританском стиле были сплошь оплетены ползучим растением с пурпурными цветами. Привратник низко поклонился, когда Винтер въехала под арку, и его светящиеся старческие глаза одобрительно следили за ней.
— Это и в самом деле дочь сахиба Маркоса, — сказал он, обращаясь к группе зевак, собравшихся у ворот. — Я помню, что прослужил в их доме много лет. Дочка — вылитый отец! Как жалко, что она не родилась сыном. Много лет прошло с тех пор, как мой молодой сахиб, когда его жена умерла, родив дочь, уехал воевать за сикар [6] в Афганистан и не взял меня с собой, потому что лежал в лихорадке. Дом слишком долго был пустым! Плохо быть пустым для дома… или для сердца.
6
Сикар — правительство.
Дом ее отца показался Винтер таким же незнакомым, как и город. Но золотой дух Сабрины не изменился, потому что годы были добры к «Дворцу павлинов», и казалось, будто
Сильная жара и проливные дожди, песчаные бури и недолгие холода в течение почти восемнадцати лет, взяли с дома свою дань, но в тот первый вечер трудно было сказать, насколько им это удалось, потому что неяркий свет свечей скрывал многие недостатки. Только при полном свете дневного солнца стало видно, как состарился дом, и Винтер заметила, что парчовые занавесы настолько выцвели и истрепались, что могли порваться от одного прикосновения, резные деревянные украшения покоробились и потрескались, а темные, прекрасные испанские портреты на стенах покрылись пятнами от сырости.
Слуги, помнившие ее родителей, собрались вокруг нее с улыбками, слезами и цветочными гирляндами, и это ее растрогало; это и расстроило ее немного, потому что она не могла вспомнить ни одного лица среди них. Но было приятно разговаривать с людьми, которые помнили ее родителей и говорили о них так, будто они только что покинули этот дом. Эти люди помнили день свадьбы ее матери, и как свадебное платье невесте было найдено в сундуках ее бабки, потому что у невесты не было ничего, кроме амазонки, в которой она приехала.
Это было белое платье, рассказывали они, и это было дурное предзнаменование, потому что белый цвет, как всем известно, был цветом вдов и мертвых. Для невест полагался красный цвет! — красный и золотой, цвета радости. Хотя, может быть, она надела белое, оплакивая отца и мать своего мужа, которые умерли незадолго до этого… И Винтер снова услышала из уст старика, помогавшего открывать тяжелую дверь гробницы, как ее дед, дон Рамон, бодрствовал у гроба своей жены и умер от этого. Ей снова пересказывали истории, которые она слышала от Зобейды, и в том самом доме, где они произошли — в большом испанском доме, который выстроил дон Рамон в дни своей романтической юности на берегах Гумти и назвал «Дворцом павлинов».
Павлины все еще кричали в сумерках и на рассвете, и иногда на траве или каменных плитах речной террасы Винтер находила блестящее золотистое перо из павлиньего хвоста. Прислуга собирала их, связывала в пучки и использовала эти великолепные перья, чтобы смахивать пыль с картин и портретов, которые дон Рамон привез с собой из Испании.
Конвей крайне неодобрительно относился к тому, что называл «болтовней со слугами». Он говорил, что это недостойно, смехотворно и может вызвать только фамильярность, лень и дерзость с их стороны. Кроме того, по его мнению, в ее знании местного наречия было что-то предосудительное. Черт возьми, с этими ее черными волосами и глазами, не говоря уже о ее желтой коже (от всех этих верховых прогулок она сильно загорела) люди могут даже чего доброго подумать, что он женился на полукровке! Немного владеть хинди было полезно, но разговаривать на нем, как на родном языке, ей совсем не подобало, и он надеялся, что она не станет проявлять свои способности к туземному языку в высшем обществе Лакноу.