В тени малинового куста
Шрифт:
– Дай мне твою запонку! – попросила я Женьку.
– Зачем?
– Я положу ее в косметичку, чтобы ты всегда был со мной.
Женька вытащил запонку и протянул ее мне.
Но в этот момент поезд дал прощальный гудок, я вздрогнула и запонка, выпав из моих рук, быстро покатилась к краю платформы и упала на рельсы.
– Мадмуазель, поторопитесь! – окликнул меня стюард.
Я, не поднимая глаз, поцеловала Женьку и, развернувшись
Там было шумно. Стучали двери купе, прошуршала накрахмаленными юбками монахиня с четками и небольшим саквояжем в руках. Хныкал ребенок... Обычная дорожная суета.
Я открыла дверь своего купе. Подружка позаботилась – купе было одноместным. Этот уютный закуток должен был перенести меня далеко на юг. Я закрыла дверь и бессильно опустилась на мягкий велюровый диван. Через несколько часов я окажусь на Лазурном берегу.
Я представила себе уютный пляж, куда ведет старая скрипучая калитка в конце стены, увитой хмелем, который добавляет в пиво старый Патрик. Патрик – такая же знаменитость, как и сама крошечная уютная вилла.
Вагон тронулся так мягко, что, копаясь в своей сумочке в поисках пудреницы, я не сразу поняла, что поезд уже скользит по рельсам. Но так бесшумно и мягко, что чуть-чуть закружилась голова.
И когда я взглянула в окно, то только и успела проводить взглядом уплывающий перрон, на котором несколько человек махали вслед уходящему поезду.
Перрон оборвался как-то неожиданно, мелькнула стена вокзала с огромным циферблатом настенных часов, кажущихся под моросящим дождиком заплаканным глазом.
Дождь рисовал на вагонном стекле какие-то непонятные знаки, которые складывались в тарабарские слова, рисовал то пейзажи, то абстрактные картины, и за этим разрисованным стеклом таял в тумане такой любимый город с его прекрасными улицами, бульварами и площадями. Вот мелькнула среди домов размытая туманом ажурная конструкция Эйфелевой башни.
А город медленно уплывал за окном, постепенно становясь полупрозрачным видением. Туманно-дождевая дымка накрыла его серебристой органзой.
Как приятно прижиматься горячим лбом к прохладному стеклу вагонного окна! И было совсем непонятно, то ли на стекле дождик рисует свои картинки, то ли это мои слезы пишут и пишут одно и то же слово: « Прощай... Прощай? Прощай!!!»
Уже вечером мы ужинали в просторной столовой виллы, увешанной портретами предков. Нам прислуживал старый Патрик.
Я
Море слегка штормило. Патрик привязал мой альбом к большому камню и крепко обмотал бечевой. Потом протянул его мне: «Бросай!»
Но камень сам выскользнул из моих рук в морскую пучину: «Плюм»…
…И я проснулась у себя дома в Москве. На календаре 28 сентября. Пора встречать мужа.
P.S. В середине ноября в мою дверь позвонил темнокожий курьер из Американского посольства.
Он принес бежевый конверт, со штемпелем посольства США в Москве.
Я полезла в кошелек, зная, что у меня там 50 долларов, и протянула их курьеру.
Несколько удивленный такими чаевыми, он приподнял фуражку и проговорил бархатистым басом: «Thank you, ma’аm».
Закрыв за посыльным дверь, я поспешила вскрыть конверт.
Внутри оказался сложенный пополам лист.
Посередине по-русски было напечатано:
Китаев Евгений Алексеевич скончался 30 сентября 2003 года в York Presbyterian Hospital Center, после тяжелой и продолжительной болезни. Погребен на кладбище в г. Сан-Диего, штат Калифорния, рядом с женой, погибшей в теракте 11 сентября 2001 г.
Письмо было подписано чернилами от руки
Serafima Kitaeff
Следом за листом выпало яркое фото. На фоне статуи Свободы стоял Женька между своими Серафимами.У всех троих в руках связки воздушных шаров, а у маленькой Фимы еще и розовая сахарная вата на палочке. Они смеялись. Такого счастливого Женьку я не видела никогда.
Я перевернула фото. Там Фиминой детской рукой было написано «1989 Daddy\'s birthday».
Следом за фото из пакета выпали Женькины четки. Приглядевшись, я узнала те рябиновые бусы, которые бесследно исчезли много лет назад со стены, куда мы повесили их сушить.
Просто оглянись, уходя…
2001 – 05.04.2011. Москва. ©