В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943

Киллиан Ханс

На самом деле довольно приятно посидеть за убранным и чистым столом, но Теобальд ведет себя словно высокомерный командир полка. Никто не имеет права садиться, пока он не занял свое место, никто не может без его позволения выйти из-за стола, пока он сам не поднимется, не важно, сколько времени, будь то вечер, или далеко за полночь, или вообще раннее утро. И это несмотря на то, что его врачи порой валятся с ног от усталости, как и сегодня.

К концу ужина и без того еле слышная беседа за столом стихает. Веки Теобальда опускаются, слипаются, и вдруг этот малый и в самом деле засыпает прямо за столом.

Церебральный склероз!* [14]

Ну,

теперь, думаю я, изможденные коллеги могут расходиться. Однако они остаются, даже не трогаются с места, лишь время от времени посматривают на своего спящего начальника. Когда я тихонько спрашиваю: «Вы не хотите пойти прилечь? Кто знает, что предстоит нам ночью!» – обер-лейтенант медицинской службы в запасе, старый хирург, возмущенно шепчет мне на ухо:

– Ни в коем случае, господин профессор, это совершенно исключено! Господин майор регулярно засыпает по вечерам. Если же потом, когда он проснется, а он иногда просыпается лишь в два часа ночи, он кого-нибудь не обнаружит на месте, то сделает ему служебный выговор и обругает его за непослушание и нарушение военных порядков.

14

Церебральный склероз – обызвествление артерий мозга.

Поистине милая обстановочка. Тихо, чтобы раньше времени не разбудить Теобальда, я втолковываю коллегам:

– Пожалуйста, под мою ответственность, господа! Спокойно вставайте и отправляйтесь спать. Только тихо, чтобы господин майор не проснулся. Я с ним посижу.

Поначалу они никак не могут осмелиться, до тех пор пока не замечают мою усмешку, говорящую о том, что я задумал нечто особенное.

Я спокойно остаюсь сидеть за столом рядом с Теобальдом, попиваю хорошее французское красное вино и выжидаю. Примерно через полчаса высокий господин соизволил проснуться. Он потирает глаза, затем смотрит по сторонам. Не обнаружив своих офицеров, он в бешенстве срывается с места и вопит изо всех сил:

– Где мои господа офицеры?!

– Ваших врачей я отправил спать, – отвечаю спокойно я, – они слишком устали и должны отдохнуть. Мы еще не знаем, что произойдет сегодня ночью.

– Неслыханно! Я не позволю вам отбирать у меня право отпускать всех из-за стола.

– Вы заблуждаетесь, господин майор. Если начальник засыпает в клубе за столом и тем самым, в военном смысле, так сказать, выбывает из рядов, то командование автоматически переходит к офицеру, старшему по чину. Это ясно. В данном случае им оказался я. Поэтому я и отпустил всех, им необходим сон и отдых. Это тоже ясно!

– Я, – закряхтел он, – я расцениваю это как посягательство на мои права начальника. Я буду на вас жаловаться!

– Этого, господин майор, – замечаю я равнодушно, – вам запретить никто не может. Однако, полагаю, преимущество будет не на вашей стороне. Вы нарушили первейший военный принцип. Он гласит: солдат должен быть здоров, и обязанность начальника – заботиться об этом.

Я медленно поднимаюсь со своего места и любезно добавляю:

– А теперь, господин майор, и я, в свою очередь, с вашего любезного позволения хотел бы удалиться и одновременно поблагодарить вас за милую квартиру и гостеприимный прием. Уже на рассвете я отправлюсь дальше, и кто знает, представится ли мне еще раз такая честь – встретиться с вами.

Он беспомощно стоит передо мной, не находя слов. Монокль вываливается у него из глаза. Я отдаю честь, низко кланяюсь и отправляюсь к себе.

Утром следующего дня на обратном пути в Борки

нам снова приходится проезжать по аллее повешенных. От чудовищного зрелища становится жутко. Миновав переправу через Полисть, мы вздыхаем с облегчением.

За раненых нужно просить

Наши дивизии наступают на востоке и юго-востоке. Ведущая танковая дивизия продвинулась на 120 километров от Холма, захватила важнейший населенный пункт Молвостицы и уже должна стоять перед Демянском. Три дивизии продвигаются через Ловать к Поле и вдоль реки к Демянску. Таким образом снова образуется зона окружения. Возникают два кольца – на юге и на севере.

Теперь совершенно ясно, что Старая Русса станет важнейшим центром по оказанию помощи раненым. Расположившиеся там лазареты должны сняться с места и следовать за своими дивизиями. Надо приближаться к линии фронта, где идут бои. Главный врач, принимая во внимание эту ситуацию, вызвал военный госпиталь, который должен обосноваться в Старой Руссе. Поскольку я нахожусь в глубоком тылу в Борках, я предлагаю главнокомандующему направить меня в Старую Руссу. Он соглашается.

Как всегда, меня отвозит Густель. Он сильно исхудал, правда, в конце концов, мы все такие. Прямая, как стрела, дорога пока еще в хорошем состоянии. На повороте под Коростынью мы останавливаемся, чтобы вдоволь насладиться удивительным видом, открывающимся на озеро Ильмень. На какое-то мгновение солнце прорывается сквозь низко нависшие тучи. Свежий ветерок колышет сверкающую зеркальную гладь воды. За расплывающимся в тумане горизонтом совсем не видно противоположного берега. Белоснежная пена танцует на гребнях волн, взволнованная вода оживленно пенится у берегового склона, края озера окрасились коричневым цветом. Рыбацкие лодки покачиваются на волнах, рыбаки свернули паруса и спокойно плывут, отдавшись воле волн.

Чтобы не встречаться с начальником Кнорре, я располагаюсь в местном лазарете Старой Руссы.

Здесь главная проблема – особый тип ранений. Русские заложили на главной дороге, а также без разбора на всей территории бессчетное количество фугасов самой примитивной конструкции, в форме деревянных тарелок. Теперь к нам поступают раненые с ужасными повреждениями ног. В одной только Старой Руссе в лазаретах я обнаруживаю двадцать пять таких несчастных. Зачастую ткани настолько разорваны, а кости до такой степени раздроблены, что лечение одно – ампутация. Также чрезвычайно велика опасность газовой гангрены. Троим раненым приходится ампутировать сразу обе ноги.

В тот же день я успеваю посетить еще один госпиталь. Он должен переезжать в Парфино на реке Ловать и напрасно ожидает, что ему на смену приедет отделение военного госпиталя.

Ничего не подозревая, захожу в операционную – и что я вижу? Нет, не верю собственным глазам, неужели это возможно! Невысокий подтянутый человек с умным взглядом, который, стоя у головы пациента, оперирует поврежденный глаз, не кто иной, как полковник доктор Криглер. Ошеломленный, я восклицаю:

– Господин полковник, неужели вы оперируете?

– Ясное дело, как же иначе, – кратко отвечает он и удивленно смотрит на меня, – почему же нет?

– Достойно всеобщего внимания!

– Да в чем дело, профессор?

– Чтобы высокопоставленный офицер медико-санитарной службы еще и за нож брался – такого я пока не видел!

– Послушайте-ка, – с уверенностью начинает он, – я ученик Франца (знаменитого военного хирурга и инспектора медико-санитарной службы), и, как начальник медицинского корпуса и врач-офтальмолог, я не позволю лишать меня права оперировать поврежденные глаза.