В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943
Шрифт:
Новгород находится под постоянным обстрелом. Линия фронта едва ли в четырех километрах. Недалеко от города, в Григорове, мы обнаруживаем полевой госпиталь Голубой дивизии. Пятьдесят тяжелораненых, под наблюдением двух молодых и энергичных испанских хирургов, по-прежнему находятся здесь, многих уже переправили в Сольцы. Мы беседуем по-французски. Оба доктора поведали мне много интересного и познавательного о своем опыте во время испанской революции, когда шли тяжелые бои с интернациональными бригадами. Они накопили уже довольно богатый опыт в обработке ран жидким пронтозилом – сульфаниламидным препаратом. Кажется, с его помощью они добились больших успехов, что конечно же укрепляет меня в моей борьбе за сульфаниламид.
Хирурги
Когда вечером мы возвращаемся обратно, с линии фронта доносится глухой взрыв. На сердце тревожно и жутко. Над Новгородом небо окрасилось огненным заревом, вспыхнул огромный пожар, языки пламени озаряют бескрайние снежные просторы, черные деревья отбрасывают причудливые тени. Гигантское пламя провожает нас в путь в темную, грозную ночь.
Блуждающий призрак
По фронту бродят привидения, призрак блуждает в поисках жертв. Нам известно, что зимой в России обостряются некоторые инфекционные заболевания, но мы стараемся не говорить об этом, подавляя страх. Однако втайне чего-то ждем. Долгое время все спокойно. Затем неожиданно просачивается сообщение, которое стремительно разносится по всему фронту. Призрак объявился. Под Старой Руссой среди мирного населения выявлены три случая с подозрением на опасную заразную болезнь. Однако подтверждения нет. Неопределенность парализует, от страха в жилах стынет кровь. Речь идет о сыпном тифе, окруженном нимбом ужаса, подобно чуме и холере. Никто из нас никогда не сталкивался с этой болезнью.
Зимняя катастрофа на севере
Северный фланг нашей армии достиг Ладожского озера, захватив старинный город-крепость Шлиссельбург. После мужественного нападения наших войск к нам перешел Тихвин. Однако за этой линией фронта положение зловещее. Отсутствует связь с тылом, нет дорог. Сообщение с фронтом осуществляется главным образом по льду через Волхов.
Войска начали наступление на Тихвин при температуре 10–15 градусов мороза. Одна группа перекрыла путь на важном участке железной дороги, связывающей Москву и Ленинград, Чудово и Тихвин. Но в ночь на 21 ноября внезапно, буквально за несколько часов, ртутный столбик термометра опустился до – 43 °C. В мгновение ока на наши боевые войска обрушивается невообразимая катастрофа. Танки, моторы, пушки – все выходит из строя. Лишенные всякого опыта солдаты, в своих тоненьких летних мундирах и пальто, стали абсолютно незащищенными под ударами страшного мороза.
Сопротивляясь порывам ветра, Густель устало ведет наш автомобиль по северной трассе вдоль Волхова по направлению к Чудову. Температура – 37–40 градусов ниже нуля.
Я разыскиваю человека, прижигавшего раны, и впервые хочу посетить лазареты, расположенные за северной линией фронта. В машине не работает обогреватель. Мы мерзнем просто смертельно. Ноги у меня до самых бедер холодны как лед. Я их едва ощущаю.
Стекла постоянно замерзают, обогреватель стекол полностью подводит. На такой мороз он не рассчитан. Время от времени нам приходится отогреваться в какой-нибудь крестьянской избе или в военном подразделении. Естественно, на нас, как и на всех солдатах, надета только обычная униформа и пальто. Шуб нет. У нас нет даже зимних шапок, прикрывающих уши, и, пребывая в абсолютном неведении относительно сурового характера русской зимы, мы носим высокие кожаные сапоги. Они лишают ноги последнего тепла, превращаясь в ледник. [25] По пути вследствие чрезмерного переохлаждения в мышцах то и дело возникают судорожные боли, стягивающие и пронизывающие обе ноги. Видимо, артериальные сосуды тоже сводит судорогой из-за мороза. Возникает странная глубокая боль –
25
Здесь: ледник – погреб, набитый льдом, для скоропортящихся продуктов.
Тем не менее мы быстро продвигаемся вперед, срезаем путь, поскольку все дороги, даже многочисленные бревенчатые настилы, полностью замерзли.
Перед нами Спасская Полисть. Ее полевой госпиталь уже относится к той дивизии, где прижигались раны. Мы отыскиваем лазарет, и я сразу же вступаю с хирургами в доверительную беседу. Тут все и выясняется. Сам дивизионный врач, подполковник медицинской службы, хирург по имени Паукер, приказал прижигать раны и всеми силами старается распространить этот метод. Меня охватывает неприятное предчувствие, что его голыми руками не возьмешь.
Чтобы быть абсолютно корректным и самому точно сориентироваться в ситуации, я разыскиваю этого врача. Мы находим его неподалеку от одной из медико-санитарных частей. Дивизионный врач Паукер – коренастый человек с шарообразной головой, низким лбом и не слишком выразительной физиономией. По его бойким и дерзким манерам можно догадаться, что самообладание, интеллигентность или чувство такта ему не свойственны, скорее, наоборот, его отличает упрямая самонадеянность и склонность к бахвальству. Он старается произвести впечатление, сразу заметно. И кажется, совсем не стесняет себя в выборе средств для удовлетворения своего тщеславия. Вскоре выясняется, что, к сожалению, первое впечатление не обмануло.
Я представляюсь подчеркнуто официально и деловито. Мы осторожно прощупываем друг друга.
Подполковник Паукер выдает себя за ученика Августа Вира. Через слово произносится имя Вира. Возможно, его однажды командировали к нему в клинику. Я осторожно завожу разговор о прижигании ран. Естественно, поскольку это ему на руку, господин Паукер ссылается на Вира и говорит, что продолжает дело великого хирурга. Действительно, когда-то Август Вир прижигал раны небольшими газовыми горелками для возбуждения сопротивляемости тканей. Однако после него никто не использовал этого метода, имея на то полные основания. Господин подполковник медицинской службы рассказывает удивительные вещи о чудесном воздействии прижигания и, кажется, до безумия увлечен новым методом. Чтобы окончательно убедить меня в своей правоте, он собирается продемонстрировать мне его на собаке. Очевидно, надеется склонить меня на свою сторону и с моей помощью распространить свой метод.
Все-таки нужно увидеть своими глазами, решаю я, и соглашаюсь посмотреть на этот опыт, который, как полагает доктор, непременно увенчается успехом.
На спине собаки, погруженной в глубокий наркоз с помощью хлороформа, он рассекает мышцы, инфицирует рану заразным гноем из грязных ран, затем в два ряда на расстоянии в два сантиметра прижигает ткани самым обыкновенным паяльником – моделью, которую ветеринары применяют на крупных животных – лошадях и быках. Сбоку из паяльника вырывается пламя, обжигающее кожу, чего господин Паукер, по всей видимости, не замечает. Теперь, вопреки всем правилам хирургии, он зашивает рану – и к тому же герметично.
– И это заживет? – спрашиваю я в изумлении.
– Конечно! – отвечает он самоуверенно. – В госпитале я покажу вам случаи прижигания!
У меня нет слов.
Преисполненный сознанием важности своего метода, он показывает мне восемь случаев прижигания, которые находятся здесь же в госпитале. Трещит, не замолкая ни на секунду. Молча, очень тщательно я осматриваю раны пациентов. Все сильно гноятся, покрыты струпьями и образовавшимися некрозами, от них исходит дурной запах, воздух отравлен. В помещении трудно дышать. Ни одна из ран не находится в хорошем состоянии заживления.