В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943
Шрифт:
– Вы не хотите закончить? Вы ведь сами видите, что ничего не получается. Он умрет у вас на столе. Он совсем плох, едва дышит, он уже почти мертв, коллега. Почему вы не оставите этого несчастного солдата в покое?
Я произношу это тихо, но очень настойчиво, однако все напрасно, он продолжает оперировать, убедить его невозможно. В отчаянии я поворачиваюсь и иду обратно в клуб, там, по крайней мере, тепло. В одиночестве сижу за столом при тусклом мерцании свечи и все жду и жду. Мучительные мысли утомляют, а сон того и гляди сморит меня. Я сопротивляюсь, но все равно засыпаю.
Проходит час. Вдруг я испуганно вздрагиваю,
– Ну что, как дела?
Доктор медленно оборачивается и немного смущенно и печально заявляет:
– Сейчас я как раз провожу вскрытие. Все-таки он у меня умер.
То, что этот хирург, кроме всего прочего, еще и блестящий патологоанатом, нам известно. У него осталась страсть к вскрытиям. Его основные идеи верны сами по себе, но он явно переоценивает свои возможности. И в результате от операции он плавно переходит к вскрытию.
Сейчас люди так много говорят о праве на жизнь, о правах человека вообще, но права умереть они себе не предоставляют.
Мы выезжаем за полночь. Не говоря ни слова, едем по опасным обледенелым дорогам, пробираясь сквозь кромешную ночную мглу. Нас разъединяет призрак отчужденности.
Прижигания не прекращаются
На даче в Борках посреди леса царит покой. Надолго ли? Этого никто не знает.
До меня доходит волнующее известие. Форстер рассказывает, что из района дивизионного врача Паукера в госпиталь под Новгородом поступили тридцать пять солдат с ранениями легких и брюшной полости. Он слышал, что некоторым из них снова делали прижигание. Это вызывает тревогу. На следующий же день я выезжаю туда. Сообщение подтверждается.
Начальник лазарета и его хирурги взволнованно сообщают мне, что в семи случаях при легочных ранениях открытые раны в груди прижигали перед тем, как закрыть. Швы снова разошлись. Врачи не скрывают своего возмущения. Начальник говорит от имени всех:
– Из-за этого жуткого прижигания жизнь раненых снова оказалась под угрозой. Сквозь зияющие раны воздух, естественно, просачивался в грудную полость, поврежденная легочная доля сжалась, во второй раз раненые стали задыхаться. Возникло вторичное поражение грудной полости. Двоих солдат, к сожалению, не удалось спасти, несмотря на повторное сшивание грудных ран. Неужели ничего нельзя поделать с этим безобразием?
– Сделано было все возможное, к сожалению, без ощутимого результата. Добиться запрета оказалось намного сложнее, чем вы себе представляете, господа, но я попробую еще раз.
Что же еще предпринять? После долгих раздумий я решаю сообщить полковому врачу Паукеру о печальных последствиях прижигания легочных огнестрельных ран, направив ему коллегиальное письмо от имени всех врачей. Последняя попытка апеллировать к совести врача и положить конец его тщеславию.
Мы держим путь на север по шоссе вдоль Волхова, но нам не удается проехать – русские перекрыли трассу. Приходится добираться в объезд.
У реки Мшаги навстречу нам попадается странная процессия. Настоящая армия призраков, по-другому и не назовешь. Из-за ужасного мороза солдаты набросили себе на лицо белые платки с прорезями для глаз. Платки они поддевают
Из-за крепкого мороза обезображены лошади. Ноздри и кожа у них обледенели. Толстые сосульки свисают с грив и хвостов. Из ноздрей клубами валит пар.
Колеса телег поскрипывают и визжат на снежной дороге. По пронзительному визгу металла уже издалека можно понять, что навстречу движутся телеги, запряженные лошадьми.
В Борках мы оказываемся только вечером. Я пишу старшему полковому врачу Паукеру четкое, но очень вежливое личное письмо, в котором еще раз прошу, даже требую, чтобы он прекратил прижигать раны груди при стреляных ранениях легких.
Я ничего не добился этим письмом. Человек и не думает отказываться от своего метода, даже, наоборот, становится агрессивным.
Обморожения
Во всех лазаретах хирурги отчаянно ищут способ, как предотвратить отмирание тканей в результате обморожения и своевременно восстановить циркуляцию крови. Повсюду ведутся оживленные дискуссии о том, каким образом лучше всего отогревать обмороженные участки. Некоторые пытаются делать это с помощью еле теплой воды, другие предлагают даже горячие ванны, куда следует опускать обмороженные конечности. Но правильно ли это? Третьи придерживаются опыта Ларрея – растирают поврежденные ткани и конечности снегом. Тогда санитары, проводящие обработку снегом, сами отмораживают себе руки. Что же делать?
Некоторые хирурги для лечения с успехом применяют спиртовой раствор метиленового голубого красителя. Пациенты лежат рядами с темно-синими руками и ногами. У такой окраски есть и свои недостатки: не различишь границу между живой и мертвой тканью.
Сольцы. Только что в лазарет снова доставили группу солдат. Некоторые идут сами, кого-то несут на носилках. Почти все обморожены, у нескольких раненых крайне тяжелое состояние.
На операционном столе лежит абсолютно ледяной человек. У него большая рана в ягодичной области, которую нужно обработать, поскольку из нее течет кровь, он едва дышит, весь бледно-серый, тело холодное, сквозь кожу проступают сосуды, пульс уже неровный. Ему измеряют температуру – всего 30 градусов. Что же нам делать? Никто не решается оперировать его в таком состоянии. Сначала должны восстановиться нормальная температура и кровообращение. Наши ассистенты накрывают его покрывалами. В операционной он постепенно отогреется.
Поскольку дыхание сильно затруднено и кровообращение очень слабое, хотя, как и всегда в таких случаях, давление на удивление высокое, у нас появляется мысль применить аналептическое, возбуждающее средство – кардиазол или корамин.* [28] И тут мы с ужасом замечаем, что больному стало хуже. Все ясно: надежные средства, успешно применяемые в других случаях, при переохлаждении действуют как яд. Мы больше не можем использовать их ни в коем случае. Неприятный сюрприз. Такое ценное оружие потеряно.
28
Кардиазол или корамин – средства, возбуждающие дыхание и кровообращение.