В третью стражу
Шрифт:
Всякое в жизни случается. Если бы специально искали — не нашли бы. А тут настоящий «рояль в кустах», подлинный «бог из машины»… Случай? Судьба? Голова шла кругом — «синдром попаданчества», как назвал это состояние Олег — в крови алкоголь и феромоны — «Или гормоны?» — неважно, Важно что тебе снова двадцать и рядом интересный мужчина, а вокруг необыкновенно красивый, просто сказочный город. Чудесный день. Дивный вечер. И томение тела в предвкушении волшебной ночи. А то, что волшебства не состоялось, так в том сама, в сущности, и виновата, но … не все прошлое осталось в будущем… А вот вечером… Какая сила затащила их тем вечером именно в ту каварню? Неужели в Праге мало кабаков?! Но то ли добрый ангел пролетел, то ли «кривая повезла», но они пришли туда, куда надо, тогда, когда следует, и сделали что-то такое, чего в «здравом уме» делать никогда не стали бы.
Татьяна возвращалась памятью к событиям того дня и не переставала удивляться. День,
«Нет, неточное слово… счастливец, удачник, — сын удачи — точнее».
Это Ицкович рассказал как-то, что удачливых людей называют на иврите «бар мазаль», и в вольном переводе это означает «хозяин, сын или кто-то там, приходящийся кем-то там самой удаче». Вот и попробуйте сказать «нет»! Ведь Рамсфельд-то не просто антрепренер, а однин из крупных и наиболее успешных немецких антрепренеров не евреев. И он, «великий» Рамсфельд, попасть под опеку которого мечтали многие знаменитости, буквально влюбился в Таню, и хотя, видит бог, услышал в ее исполнении всего одну, пусть и очень хорошую, песню, — решил что у нее большое будущее. Что тут сыграло? Охватившее ее настроение, эмоции, гормоны-феромоны бурлящие в крови, выплеснулись в танго?
Виктор позвонил немцу, и тот примчался в Париж. Недели не прошло, как он уже сидел в зале парижского варьете и «смотрел» Таню «в действии». В отличие от пары весьма импульсивных коллег-французов «рассматривавших проблему» вместе с ним, Курт Рамсфельд на этот раз был совершенно неэмоционален. Напротив, он был даже несколько сумрачен — что свойственно, как говорят, тевтонскому гению, но, тем не менее, выкурил длинную сигару и выпил три или четыре рюмки коньяка пока Татьяна и Виктор прогоняли свой репертуар.
— Ну, что ж, — сказал Рамсфельд, когда все закончилось. — Я не ошибся. — Улыбка тронула его полные губы, встопорщив совсем по-кошачьи маленькие усики. — И это очень приятно. Вы, фройлен, очень хороши. Если позволите мне выразить то, что я чувствую. Вы настоящая дива, хотя над этим еще следует поработать. Однако это настоящий сюрприз, какой у вас замечательный автор слов и музыки. Экселенс! Я снимаю перед вами шляпу, герр Лежён! Вы маэстро! Вы…
— Благодарю вас, герр Рамсфельд! — Вежливо поклонился немцу Федорчук. — Но я чужд публичности, да и работал над песнями не один. Поэтому автором слов и музыки у нас будет кто-нибудь другой.
— Кто? — Рамсфельд умел не только восхищаться, работать он умел тоже.
— Ну, скажем… Раймон Поль. — Предложил Виктор и, наконец, с видимым удовольствием закурил. — Как вам такое имя?
— Раймон Поль, — повторил за Виктором антрепренер с таким выражением, словно пробовал псевдоним на вкус. — Раймон Поль… А знаете, герр Лежён, совсем неплохо! Даже, я бы сказал, хорошо. Раймон Поль! Вполне!
И завертелось. Уже через три дня Таня появилась в программе одного из варьете Монмартра. Еще через день в другом — на бульваре Клиши, а через неделю выступала уже в трех варьете, и на ее выступление с «Парижским танго» и «Желтыми листьями» зашел — как бы невзначай — директор «Мулен Руж» и несколько серьезных господ из Латинского квартала. Успех был феерический, но антрепренер не собирался довольствоваться малым.
— Летом Олимпиада, — веско сказал он и еще более веско качнул тяжелым подбородком.
Но это означало, что времени у них в обрез, и «раскручивать» Татьяну нужно так быстро, как только можно.
Рамсфельд задействовал все свои знакомства в Париже, а их у него оказалось совсем немало, и госпожа Виктория Фар стремительно ворвалась в артистический мир Парижа. Псевдоним для Татьяны предложил Федорчук, когда антрепренер указал на то что нужно звучное имя, Виктор сразу же сказал: «Виктория» — Татьяна даже вздрогнула и взглянув на невозмутимое лицо Федорчука, заподзрила что это не последний сюрприз… Но даже эта «стремительность» прорыва на ведущие площадки была, в сущности, топтанием на месте. Все было не то, не так и слишком медленно. Даже радио ничего в судьбе певицы не решало. Оно здесь было еще совсем не тем, чем станет когда-нибудь потом, лет эдак через тридцать. Немного денег и пара приглашений на выступления Виктории, и вот уже три песни Раймонда Поля в исполнении Виктории Фар звучат в эфире. В живом эфире, разумеется, а не в записи. Зато, в «прайм тайм», что не мало, но, к сожалению, и не так много, как будет в золотые дни радио. И все-таки «лиха беда — начало». Она пела на радио, она выходила на лучшие сцены Монмартра и бульвара Клиши. А затем в кабаре близ площади Пигаль, где Таня выступала в этот вечер, возник высокий худощавый мужчина, на которого с интересом поглядывали многие из присутствующих. Мужчина был немолод, но все еще хорош собой. И… да! В нем было нечто, что отличает настоящего человека искусства от дешевки, рядящейся в чужое платье.
«Актер? —
Но уже в следующее мгновение и этот мужчина, и все прочие представители как сильного, так и слабого пола перестали существовать для Татьяны, превратившись в жаркое марево ее собственной «фата-морганы». Там и только там, в воображаемом мире Таниного вдохновения, могли звучать ее песни. Там на самом деле они и звучали.
— Великолепно! — Воскликнул мужчина, поднимая бокал шампанским, и скосил «заинтересованный» взгляд на Виктора. Судя по всему, он изучал возможного соперника. Однако к каким выводам пришел «месье Фейдер» [298] , так и осталось неизвестным. Впрочем, возможно, виной всему была худенькая брюнетка, которую мэтр взял на «вторую женскую роль». Она вполне успешно «отодвинула» Татьяну в сторону, и слава богу, если честно. Но…, но зато месье Жак получил либретто фильма «Танго в Париже»- Федорчук, как оказалось, не просто «думал» о кино, он втихаря и готовился… И позже — в июне -мадемуазель Виктория превратилась из многообещающей дебютантки в сверхпопулярную диву, — а пока… Пока незнакомая еще ни французскому, ни немецкому, да и вообще хоть какому-нибудь массовому зрителю, Виктория Фар пела и даже если и смотрела в зал, где сидел ее будущий режиссер, то вряд ли видела… его, Виктора или кого-нибудь еще. Она пела, и этим все сказано.
298
Во исполнение советско-французского договора от 2 мая 1935 года и советско-чехословацкого договора от 16 мая 1935 года.
Танго, в Париже танго…
Итальянцы оказались в меру заносчивы, но вполне профессиональны, чего, если честно, Олег от них никак не ожидал. Но, с другой стороны, что он о них знал? Да ничего. Ни Шаунбург, ни Ицкович Италией и её обитателями никогда особенно не интересовались, но у обоих в силу обстоятельств их воспитания и особенностей личного опыта сложилось об этой стране и населявшем ее народе весьма нелестное мнение, которое легко можно было выразить одним лишь словом — «оперетка!» Оперетка и есть: пицца, спагетти, кьянти и бурные страсти на фоне облупившейся от времени «былой роскоши» обветшавших мраморных дворцов и величественных руин. Однако правда жизни оказалась — как и всегда это случается — мало похожа на анекдоты и «рассказы очевидцев». И то, что итальянская армия не слишком уверенно выступила в последнюю Великую войну — первую мировую для Баста и вторую — для Олега — и ныне, то есть, в 1936 году от рождества Христова, с огромным трудом смогла переломить в свою пользу ход войны с Эфиопией, ни о чем еще на самом деле не говорило. Люди не одинаковы, и жизненные цели разных народов отнюдь не совпадают. Сравните, скажем, лично свободного и грамотного немца, приехавшего в поисках лучшей доли в Российскую империю восемнадцатого века, русского крепостного крестьянина, живущего в имении какой-нибудь Салтычихи, и не говорящего по-русски еврея-хасида, который хоть и не раб, но и от российского общества отрезан самым решительным образом. И как же можно судить по их поведению обо всех немцах, русских или евреях? К каким выводам можно прийти, рассматривая их под увеличительным стеклом предвзятой критики? Что русский не может быть «эффективным менеджером»? Расскажите это Завенягину, то-то ему интересно будет послушать про то, что русский человек и самим-то собой руководить не способен, не то, что другими. Ну и про двух других фигурантов нашего мысленного эксперимента точно то же можно сказать. Вот только надо ли? Вроде, и так все понятно.
Вот и с итальянцами та же история. Шумный народ. Веселый. Это правда. И от политиков их зачастую веет пошленьким водевильчиком. Так что вполне себе оперетка. Но при всем при том овровцы [299] при ближайшем рассмотрении ни в чем, собственно, не уступали гестаповцам, а люди из Службы Военной Информации и вовсе оказались уверенными и жесткими профессионалами, с которыми интересно было работать, хотя и приходилось все время держать ухо востро. Даже ночью. Даже во сне. Пожалуй, во сне особенно, потому что опасные люди оказались эти итальянцы. Крайне опасные.
299
Жак Фейдер (фр. Jacques Feyder, 1888 — 1948) — французский режиссёр, сценарист, актёр. В конце 20-х начале 30-х снимал фильмы в Германии.
— Я хотел бы встретиться с кем-нибудь из испанских офицеров. — Это была легитимная просьба, и Баст был в своем праве, но, по-видимому, полковник Санто Эммануэле думал иначе. А всего вернее, таковы были инструкции, которыми итальянец руководствовался, «общаясь» со своим «немецким другом и коллегой».
— Наши друзья, — глаза у полковника были светлые, а не темные, и смотрели на Шаунбурга внимательно, но как бы равнодушно. — Наши друзья весьма щепетильны в вопросах чести. Ведь вы меня понимаете, не правда ли?